Архив

— Возвращаются… В цинковых ящиках возвращаются, — яростно обернулась Шереметьева. — Близким даже поцеловать на прощанье не позволяют. Соседи мои — единственного сына… Так под крышку и не взглянули. Точно государственного преступника погребли. И подписку дали, что помалкивать будут. А?! Отец с матерью за день седыми стали. И у меня взяли слово, что я никому не буду болтать, настолько их застращали. Ну? Это война? А в Египте? Сколько наших ребят головы сложили, а мы все — советники да советники… «Это, дескать, египтяне гибнут, а наши советники все в укрытиях сидят, кофе пьют, не беспокойтесь». А когда те с Израилем начали заигрывать, так сразу всех советников под зад коленом, а могилы с землей сровняли, чтобы и памяти никакой не осталось в земле египетской о друзьях-советниках, — в нервном возбуждении Шереметьева сейчас припоминала все, что приходило на память. — Ненавижу! Знаешь, Нинка, как соберутся другой раз Витькины товарищи, ударят по стакану, такого наслышишься. Из первых рук, считай.

— Что ж ты раньше не рассказывала? — укоризненно вставила Чемоданова.

— Стыдно было, — угрюмо призналась Шереметьева. — Ты знаешь меня, я ведь верую, Нина, свято, во все, что мы делаем. А тут такое, язык не поворачивался!

— А теперь? Тебя коснулось, так и повернулся? — не удержалась Чемоданова, коря себя за бестактность.

Шереметьева смотрела на подругу мокрыми глазами.

— Может, обойдется, а? Нин? И так жизни не было, вспомнить нечего… В Польше жили, в город выходили группой, чтобы чего не случилось. Глаза прятали со стыда, старались помалкивать, чтобы русскую речь не услышали. Вздохнули наконец, в Молдавию перевели. Чуть витаминов набрали, приказ — в Мурманск. Это ж надо! Полгода темень, руки вытянутой не видно, полгода не уснуть, солнце в глаза. Только попривыкли, сюда перевели… Углы снимали, чужим людям в руки смотрели. Наконец получили свою крышу, обустроились как смогли. И на тебе! Отнимают отца у детей, к душманам посылают… Ну какого рожна, Нина, что Виктор там забыл?! Ребята вчера пришли, пили по-черному, один даже плакал, ей-богу. Говорит, предчувствие у меня, все, кранты! Останусь в земле афганской. Только ребенок у него родился… Ну зачем нам это? А? Скажи! — Шереметьева смотрела на Чемоданову с надеждой и ожиданием. — Двое детей. Мать, полуслепая старуха. Я, наконец… Виктор всех тянул… Ну будет он там получать свои чеки, ну купит барахло, пришлет… А если пуля? Нин, а если пуля? Или мина? Танки там щелкают, как орехи… Зачем мне все это?… Ты когда-нибудь думала, зачем нам эта война? Какой к черту интернациональный долг? Сами навязываем этот долг и сами же возвращаем.

Чемоданова смотрела в стенку, где яркой прямоугольной заплатой красовался плакат с призывом хранить деньги в сберкассах.

— Зачем война, спрашиваешь? — произнесла Чемоданова. — Живем плохо, Анастасия Алексеевна. Скучно, голодно, без страстей. Того и гляди, заметим это и кое-кому в укор поставим… А война все возьмет на себя. Удобно… Конечно, если касается не тебя лично… Ведь ты не очень-то печалилась до сегодняшнего дня… А что касалось соседей, жалко, конечно, так ведь за стеной, — говорила Чемоданова, не понимая, почему ее занесло в эту сторону.

— Не знаю, — окрепшим голосом возразила Шереметьева. В ней вдруг проснулась прежняя, уверенная в себе Анастасия Алексеевна Шереметьева, заведующая отделом использования. Ее задело неожиданное обобщение Чемодановой. — Я никогда ни на кого не злюсь!

— Фу-ты ну-ты… А этот дядька из Куйбышева? — подковырнула Чемоданова.

— Ну, ну… Так то совсем другое, Нина, — Шереметьева в недоумении распахнула большие глаза, вернув на миг свою прелесть. Воистину уверенность в правоте собственных поступков красит человека, дает шанс на понимание, на прощение. — Ну ты и скажешь, мать. Хочешь совсем пропасть в нашем болоте?! Тогда и Афганистан не спасет. Тогда подавай звездную войну, не меньше… Да, разлука с Виктором — моя личная беда. Но есть нечто выше, понимаешь! И никаким Гальпериным я не позволю на этом играть.

— При чем тут Гальперин? — изумилась Чемоданова.

— А при том… Сегодня собрание в четыре, разберемся.

— Какое собрание?

— Придешь — узнаешь. Я просто потрясена всей душой.

Чемоданова продолжала в изумлении смотреть на Шереметьеву. Но та, казалось, уже забыла о ней. Достала платок, осушила уголки глаз и принялась расчесывать короткие стриженые волосы.

— Зачем ты меня вызвала? — спросила с раздражением Чемоданова.

— Ввести в дело. Надо составить бумагу о самоуправстве сотрудников отдела хранения. Пригвоздить Софочку… Да! Ты в курсе истории с Шурочкой Портновой? Как тебе нравится?! Софочка затеяла бузу, а теперь дает задний ход. Нечистая история, Нина, нечистая. Надо разобраться.

— Извини. Меня ждут, — резко ответила Чемоданова и вышла.

Дарья Никитична ждала Чемоданову. Комнату взглядом она уже освоила. Нравилось ей тут. Солидные книги теснились на полках. Толстые папки, набитые бумагами. Карта на стене со старыми русскими словами, какие-то схемы и графики…