Архангельское

Именно такие детали стали главными в оформлении вестибюля – первого парадного помещения дворца, куда гости князя (разумеется, званые, поскольку для незваных имелся черный вход) попадали, миновав античный портик. Входные залы дворцов обычно не радовали обилием света. Декорированные скупо или, напротив, до вульгарности пышно, они либо контрастировали, либо сливались со следующими далее покоями. Вестибюль во дворце Архангельского, вопреки традиции, являл собой помещение светлое и просторное. Входя сюда, каждый посетитель наверняка ощущал холодноватую торжественность, которую ему придавали монохромность и каноническая отделка: серебристо-серо-белые тона, пилястры с пышными коринфскими капителями, расписной плафон. Потолок и стены вестибюля местами покрывала гризайль. Эта изящная живопись обычно выполнялась в разных оттенках одного цвета, чаще всего серого, о чем говорит и сам термин (франц. grisaille, от gris – «серый»). В данном случае она походила на изысканную скульптуру с изображением лир, курильниц, лебедей, переплетенных вьющимися лентами и листьями аканта. Все это великолепие завершала 6-угольная кайма, обрамленная меандром.

Несмотря на всю свою сложность, скульптурно-живописная отделка вестибюля не утруждала взор и тем более не намекала на то, с каким усилием создавал ее мастер. Одноцветная, легкая, почти воздушная, она выглядела скромной для того, чтобы ярче смотрелись другие элементы убранства – те, которые заслуживали внимания, но могли бы затеряться в броском интерьере. Первое, что сразу бросалось в глаза юсуповским гостям, – висящий над входной дверью фонарь. Имея чуть изогнутый корпус и крупные хрустальные подвески прозрачно-сиреневого цвета, он был сделан специально для прихожей, где постоянно «гуляли» сквозняки. Вторая диковинка находилась на входе в аванзал (от франц. avant – «перед»), как в старинном зодчестве называлось малое помещение, предшествующее большому: двери, ведущие в него, «охраняли» мраморные собаки. Аванзалы, связанные с вестибюлем общим декором, в разных дворцах имели разное назначение. Однако в Архангельском эта комната была устроена, видимо, для того, чтобы знакомые князя не «задохнулись» от восторга, войдя в анфиладу великолепных парадных покоев дворца.

Архитектор гармонично вписал в интерьер большую позолоченную люстру. Благодаря общей скромности комнаты нельзя было не заметить украшенные золотом столы и табуреты. Приятное впечатление оставляло скульптурное обрамление входа в жилые покои: мраморные группы «Амур и Психея» и «Кастор и Поллукс» – копии с античных оригиналов – до сих пор стоят по обеим сторонам двустворчатой двери. Обе композиции скрываются в тени глубоких ниш, поэтому белизна каменных тел кажется ослепительной. В общем небольшие статуи выглядят крупными из-за пьедесталов, коими являются округлые камины.

Композиция «Кастор и Поллукс» выполнена неизвестным итальянцем из настоящего мрамора

Отопительные приборы вестибюля – декоративные и вполне рациональные – сложил печник Иван Башарин, которому, кроме них, пришлось сделать 40 изразцовых печей и 6 декоративных каминов. Можно еще долго перечислять имена тех, кто участвовал в возрождении дворца, благо Юсупов, не в пример Голицыну, распорядился отмечать в документах каждого, кто на него работал, неважно, был ли мастер крепостным или вольным. Более того, все происходившее в усадьбе подробно описывалось в «Книге по строению Архангельского Большого дома». Из нее можно узнать, что в 1820 году «выдано мраморщику Савелью Меркулову 100 рублей, лепщику Ивану Лазареву за коринфические капители, карниз и модальоны выдано 200 рублей». Отсюда же известна сумма, которую Юсупов потратил только лишь на ремонт дворца, – 135 тысяч рублей.

После пожара стены дворца были украшены росписями в стиле позднего классицизма, для чего в Архангельское по приглашению хозяина прибыл француз Николя де Куртейль. Вместе со знаменитым художником новую живопись, в том числе и плафон «Амур и Психея», создавали его менее известные соотечественники, записанные управляющим или небрежно, или на русский манер – Колумбий и Рунжи.

Имя Куртейля было настолько знакомо россиянам, что некоторые считали его русским. Между тем он родился во Франции, учился в Парижской академии и даже выставлялся в Салоне. В 1802 году, после неприятностей на родине, живописец бежал в Россию, где добился защиты и нового подданства. Получив звание русского академика за картину «Филоклет, оставленный на острове Лемносе», он работал в Архангельском, красиво и романтично расписывая стены пострадавшего от пожара дворца. С 1820 года Куртейль жил в юсуповской усадьбе постоянно, понемногу писал, но больше занимался обучением живописи детей крепостных на местном фарфоровом заводе.