Аркашины враки

Фая отошла от разбитого яйца, вытерла о траву запачкавшийся в белке рант ботинка. И словно проснулась. На яркой солнечной поляне, окруженной березами, одинаковыми домиками и одинаковыми, занятыми своей жизнью курами, она почувствовала одиночество. Ни в одном клубе, даже вечером, даже когда мать уходила, она не чувствовала такого. Клубы откликались ее шагам, ее голосу, они помнили голос и шаги матери. А этот лес не замечал ее и ничего не помнил. Он сам жил. Клуб, любой клуб, был Фаиным домом. А это был чужой дом, да и дом ли вообще? Чей? Ей показалось, кто-то смотрит на нее со всех сторон, равнодушные чьи-то глаза. У Фаи похолодели руки. Забора нигде не было видно, непонятно было: где сейчас тот, знакомый и понятный день, откуда Фая пришла, где тропинка, крыша клуба, голубая рама гримировочной?..

И тогда она увидела Ваську. Это была несомненно Васька, белая, с серыми пятнами нескладная кошка, одно пятно криво посажено на нос.

– Васька! – Теплая волна окатила Фаю, согрела руки, выступила испариной на лбу. – Васенька…

Как будто лес расступился, как будто материн насмешливый голос зазвучал за спиной. Она пошла к Ваське по высокой траве, протянув испачканную в землянике руку. Васька стояла, полуобернувшись к Фае, и не шевелилась. Когда до нее осталось несколько шагов, Васька отвернулась и потрусила в заросли.

– Васька! – Фая остановилась. – Ты что?

Васька оглянулась, посмотрела настороженно и неспешно побежала своей дорогой.

– Вася, Вася… – Фая уже не кричала, не звала, повторяла машинально, почти шепотом. И шла машинально туда, где, удаляясь, мелькало белесое пятно.

Пятно исчезло, поляна осталась позади. Ягоды в кулаке оказались раздавлены. Фая плакала. Она слизала ягоды с ладошки и пошла, стараясь не всхлипывать, в сторону, обратную той, в которой исчезла Васька.

Вечером в гримировочной, когда Агния Ивановна обводила голубым синие буквы, а Фая крутилась вокруг, заглядывая то слева, то справа, Васька как ни в чем не бывало сидела на валике дивана и громко мурлыкала. Они обе нашли дорогу домой. Они обе были как ни в чем не бывало – и Фая, и Васька. То, что было с Фаей днем, не прошло и не забылось, но отодвинулось куда-то. А как дела обстояли с Васькой, и вовсе не было понятно. Она безмятежно мурлыкала. Фае было любопытно все понять про кошку, и когда она спрыгнула и стала тереться о Фаины ноги, девочка нагнулась к ней, погладила, пытаясь заглянуть в кошачьи глаза. Но Васька, очень ласковая, очень довольная, глаза отводила.

Тут Фая и сказала:

– Сегодня Васька не хочет смотреть в глаза. Слышишь, мам? Я ее встретила, а она вид сделала, что не узнала.

– Где встретила? – переспросила мать.

– Там, – подумав секунду, махнула Фая в сторону окна. – Я ей сказала: «Васька!» – а она посмотрела и в кусты.

– Какие кусты, где эти кусты?

– Там, – снова махнула рукой Фая.

Агнию Ивановну невнятный этот рассказ неожиданно взволновал, она даже отложила кисть, села на краешек стола. И, закурив, стала разглядывать Ваську.

– Вообще-то где-то кто-то писал, что звери не выдерживают человеческого взгляда. – Мать, прищурившись от папиросного дыма, пыталась поймать Васькин ускользающий взор, – Особенно, говорят, гориллы нервничают, когда им в глаза смотришь. Даже убить могут. Ты, Фаечка, никогда пристально на горилл не смотри! Но с Васькой-то всегда можно было в гляделки играть. Да еще, того и гляди, проиграешь.

Мать подошла к Ваське, взяла ее на руки и движением, каким поднимают лицо ребенка, чтобы поцеловать, подняла за подбородок Васькину морду. Целовать ее она не собиралась, а хотела заставить ее взглянуть себе в глаза. Мурлыканье стало совсем уж оглушительным, но взгляд Васька отвела.

– Пожалуй, ты права, – заключила мать, и в голосе ее была тревога. – Что-то в ней новенькое происходит.

Художницу и ее дочку Васька выбрала в хозяева год назад. Она была тогда тощим, всегда страшно голодным, бодрым котенком-подростком. Ее выбору художница долго противилась; кормила только во дворе, выставляла на улицу, как только обнаруживала ее в клубе. Но каждое утро котенок опрометью влетал в дверь, стоило кому-нибудь войти или выйти. Причем он выбрал не техничку, не кладовщицу – их просто не замечал, – а именно художницу. Ну и Фаю. Потом наступили холода, выгонять котенка на ночь рука уже не поднималась. Все его звали Васька, и мать бездумно надеялась, что это кот. Но кладовщица в конце концов надежды эти разрушила.

– Какой же это Васька, – сказала она. – Это Василиса. Через год, Агния Ивановна, ждите котяток.