Когда впервые он предложил мне выйти с номером, я так радовалась, что легко отыграла свою роль и получила впервые искренние бодрые аплодисменты. Я так ликовала, когда стоя в центре арены в красивом обтягивающем блестящем костюме, показывала на какие чудеса способно моё тело. Гибкость она словно в моей крови была. Я легко села на шпагат, раскинув руки в стороны, когда почувствовала на себе злой взгляд. Подняв голову, увидела пылающую гневом Каролину. Она ненавидела, что Вори разрешал мне выступать, но, а я наслаждалась каждым мгновением. Не только потому, что мне дико нравилось видеть восхищение и восторг в глазах публики, но отчасти от того, что это злило Каролину. Наша история оказалась слишком запутанной и больной. Я всегда смотрела на неё как на свою подругу. Не соперница. Не незнакомка. Но Каролина показала, насколько может быть опасно доверие.
***
А потом мы остановились в очередном городе, который затянулся петлей на моей шее.
Вори рассказывал о своём плане, но я слушала вполуха. Накручивала локон волос на палец, осматривая всех, кто собрался в главном шатре. Только светало, когда мы пересекли черту этого города. Того самого, о котором я слышала так много легенд. И в который никогда не должна была приезжать. Слова бабушки Ружи треском сквозь запечатанные мысли, припрятанные в дальнем ящике памяти, просочились в меня. Я знала, что всё реально настолько, насколько позволяло моё безумие.
До сих пор я позволила себе не помнить позабыть всё, о чём говорила бабушка, но как только мы выехали за черту леса, её слова зазвучали нараспев убийственной песней во мне. Внутри всё трещало, бомбило и призывало оставить позади города с его тёмной историей. Но этот цирк единственная семья, которая у меня когда-либо будет. Я неизвестная девочка. Никому не нужная. Незаконнорождённая. Сирота. Да больно было всегда, но я научилась жить с той пульсирующей тупой агонией, которая колола сердце. Сжимала душу. Выжигала лёгкие. Иногда, чтобы сделать вдох, мне приходилось задохнуться.
Я исследовала лес. Мне неинтересно было знать, что твориться в центре после того, как Вори объявил о том, что здесь мы останемся на неопределённое время. Огромный город. Большие возможности для заработка денег. Он по полной воспользуется этой остановкой, чтобы набить свои карманы до отказа. А мы лишь пешки в его руках. Игрушки, которыми он руководил. Но на это жаловаться было грешно. Никто не станет упрекать Вори за то, что он зарабатывал, выставляя уродства странности и пороки других ради денег. Мы питались за его счёт, жили, дышали и не голодали только потому, что Вори был достаточно внимательным, чтобы рассмотреть потенциал в каждом из нас.
Я любила тишину и таинство леса. А этот огромный величавый и опасный манил, как никогда, прежде. Слова бабушки затихали в моей голове, с каждым шагом становились все тише, и когда я позволила деревьям сомкнуться позади моей спины, его совсем не осталось. Только мои собственные мысли.
— Ты пыталась бабушка. Но как же я могу узнать по-другому, что поджидает меня в этом городе? — шепнула ветру.
Я знала, он унесёт мои слова так далеко, что они достигнут бабушку, где бы она сейчас ни находилась. После того как велела мне не возвращаться я не знала где она. В каком городе они осели? Как далеко разошлись наши дороги? Увидимся ли мы когда-нибудь? Возможно, однажды.
Собирая сухие ветки, я напевала тихую песню, посвящённую маме. Тоска раздирала моё нутро. Подавляла. Резала изнутри. Поедала. И горела внутри до сих пор как тогда в первый раз, когда я увидела остекленевший взгляд мамы. Кровь. Плоть. Кости…
Я разожгла костёр и присела возле горячего пламени, продолжая петь. Так я общалась с ней. Собирала цветы и клала их на каменный алтарь. Я делала это в каждом городе думая, что так мама видит меня. И я чувствовала её присутствие рядом.
— Ты снова наблюдаешь за мной, — повернувшись к чёрному ворону, заметила. — Как поживаешь? Не устал летать за мной из города в город?
Он моргнул. Но взгляда не отвёл. Я знала о воронах очень многое. И понимала тот, что сидел на сухой почерневшей ветке, преследовал какую-то цель. Но была ли я его добычей? Хотел ли он моего падения? Или предупреждал об опасности?