Аркан общемировых историй

МариИидзима, «Do you Remember Love?»

Кирпичный дворец Ровды, известный под названием «Те́гила» и украшенный заметной скульптурой, изображающей осла, застал немало культурных событий города, но такие массовые и громкие вечера, как презентация нового сборника стихотворений известного поэта Валентина Брайтсона, были редкостью и для него. В главном зале дворца было яблоку негде упасть – все зрители дружно расселись вокруг небольшой импровизированной сцены, стоящей прямо посреди комнаты. Сцена была оборудована по минимуму – на ней находились звуковой монитор, небольшой столик на ножках, чтобы было куда поставить чашку чая, и пустовавшая микрофонная стойка, ибо микрофон находился в руках Валентина уже полтора часа.

Про Валентина Брайтсона, поэта, который появился в литературной среде буквально из ниоткуда и за каких-то два года обрел невероятную популярность, складывалось множество легенд, и надо сказать, что сам поэт каждый раз давал повод сочинять про себя что-то невероятное. Его биография была противоречива вплоть до возраста: кто-то говорил, что ему – двадцать восемь лет, кто-то – что тридцать, а кто-то – что тридцать два. В одном интервью он гордился тем, что пять лет провел на военной службе, но в другом говорил, что на военную службу его не взяли из-за проблем со здоровьем, что вызывало искреннюю ухмылку почти у каждого, кто хоть раз его, да видел. Кто-то слышал, что свою поэтическую карьеру он начал еще в тринадцать лет, но под другим именем, кто-то говорил, что Валентин долгое время просто стеснялся публиковать свои произведения, а кто-то с пеной у рта утверждал, что видел будущего поэта, когда ему было три года, и он уже тогда научился мелодично складывать слова (вот этому, естественно, не верил никто). Ореол таинственности окружал Брайтсона на редкость туманный, но одно обстоятельство являлось чистой правдой – Валентин был действительно талантливым поэтом.

Его выступление уже подходило к концу. Читал он громко, выразительно, при этом не заглядывая в листы бумаги – он каждое свое стихотворение (а их было много) помнил наизусть, что приводило в искренний восторг не только простых слушателей, но и именитых литераторов. Никогда не было такого, чтобы он что-то забыл, в его речи не звучало различных «э-э-э», «бе-е-е», «м-м-м» и прочих паразитов, а его чувство такта и воспитанность лишь довершали идеальный портрет идеального поэта.

Валентин в своем творчестве сделал ставку на более короткие по длине стихотворения, чем привыкли писать в Ровде и округе, и не прогадал. Он постоянно экспериментировал, причем эксперименты начались с переложения восточного жанра «рэнга» на русский лад, в котором поэт заметно преуспел. Новый же сборник состоял из «суточных» стихотворений – так они были названы автором потому, что состояли из двадцати четырех строчек. На вопрос, почему была выбрана именно эта длина, Брайтсон заявил, что в последнее время он сочиняет в лучшем случае строчку в час – соответственно, за день получается стихотворение в двадцать четыре строки. Естественно, никто этому ответу не поверил, ибо Валентин был куда работоспособнее, чем сам говорил о себе.

– Дорогие друзья! – обратился поставленным, чистым голосом к слушателям Брайтсон после того, как очередной шквал аплодисментов стих. – Как мне ни прискорбно сообщать вам эту новость, но наш – подчеркиваю, именно наш, а не только мой – вечер подошел к концу… Но я никак не могу вас отпустить с чувством некоей неудовлетворенности, – в зале в этот момент пробежал смех, – и потому я прочитаю стихотворение, которое написано сегодня утром… И вы будете первыми, кто его услышит!

Раздался всплеск аплодисментов.

– Прошу абсолютной тишины… – поднял руку Валентин. Когда все стихло, он изящным жестом поправил воротник пиджака, придвинул к себе шнур микрофона и стал декламировать:

Вокруг, быть может, и пустыня,

Вокруг, быть может, пустота,

Но я без боя не застыну:

Сильней кота, да и кита.

Нет, не обижу я животных!

Их отличать бы от зверей

Нам нужно, если это можно…

Хозяин, пива мне налей!

Я кружку поднимаю эля

За всех вокруг… И за себя.

А если кто опять посмеет

Внести раздоры, всех рубя,

Остановлю… Но рифмой-строчкой.

О слово тупится кинжал.

И ради Ровды, Руси дочки,

Готов принять не свой финал!

Кто сочинитель, тот бессмертен.

Читайте наши опуса́,

И мы расплачемся – поверьте…

И просветлеют небеса.

Не поздно сим заняться делом.

Страшнее – просто не начать.

Поэт вне времени и тела