Аркадия

С тех пор как смолкли нежные канцоны,
И эти рощи сделались немы,
Начните, музы, плач свой похоронный.[351]

Тенистые священные холмы,
Пещеры, фоты полые, теснины,
Заплачьте, воя, как рыдаем мы.[352]

Заплачьте, буки дикие, осины,
И пусть от вас узнает этот брег
О горьких тяготах людской судьбины.

Пусть льются слезы у прудов и рек
Нагих и мутных; пусть ручьям певучим
Остановить придется вечный бег.

О Эхо, ты живешь в лесу дремучем,
Прошу, чтоб голос грустный твой разнес
Всё, что на дубе вырежу могучем.

Поля-пустыни, не жалейте слез,
Земля, в свой плащ, цветами испещренный,
Вплети фиалок темных, черных роз.

Отъята ныне Смертью непреклонной
Эгерия и Манто, дочерь Фив.[353]
Начните, музы, плач свой похоронный.

Коль, берега, вы зрели, как в надрыв
Рыдают люди, то заплачьте с нами
Под сей свирели траурный мотив.

О травы, о цветы, что встарь царями
Родились, а сегодня злой судьбой
Разбросаны меж реками, прудами,[354]

Придите, умолите Смерть со мной,
Чтоб завершила дни моей юдоли,
Растрогавшись сей пламенной мольбой.

Плачь, Гиацинт; как ты носил дотоле
На лепестках старинный знак скорбей,[355]
Так повествуй и о пастушьей боли.

Вы, сочные луга, коль с давних дней
Вам памятна Нарциссова тоска,
Склонитесь к слезной жалобе моей.

На поле ни травинки, ни цветка,
Ни амаранта нет, ни анемоны,
Чтобы была окраска их ярка.

На славу уповать уж нет резона!
Вы, справедливость, верность — на погост.
Начните, музы, плач свой похоронный.

Пока летит мой стон и плач до звезд,
Веселые, влюбленные пичуги,
Прошу, слетайтесь из любимых гнезд.

О Филомела, в тягостном недуге
Ты издревле живешь, твой нежный глас
Разносится по гротам и округе;[356]

Коль плачешь, Прокна, искренне сейчас,
Коль, вместе с формой чувства не утратя,[357]
Ты каешься в грехе который раз, —

Оставьте обе скорбные занятья
И вторьте мне, пока я не охрип,
Забудьте размышленья и проклятья.

Увы, зимой колючий сохнет шип,
А по весне бурлят в нем соки те же;
Цветок родится, где былой погиб.

Но лишь душа порвет земные мрежи,
Уж нам былую плоть не возвратят
Ни вёдро, ни гроза, ни ветер свежий.

И солнце каждый день на небоскат
Приводит свет, в ночи оно незримо,
Но утром вновь его увидит взгляд.

Блажен Орфей, что за своей любимой
Сошел спокойно в царство Персефоны,[358]
Пред коим всякий задрожит, вестимо.

Миноса победитель, Тисифоны,
Владыку мертвых он смягчил игрой.
Начните, музы, плач свой похоронный.

Почто из деревяшки сей кривой
Не извлеку я звук такой чудесный,
Чтоб вымолить залог столь дорогой?

И пусть мой стих пока не столь известный,
Как у Орфея, всё же я б сумел
Растрогать состраданьем свод небесный.

Но коль она, презрев земной удел,
Побрезгует расстаться с горней сферой,
Я сам бы к ней взойти туда хотел.

Вотще мечты! О жребий жизни серой!
Не изменить предвечные законы
Ни травами, ни магии химерой.

Чрез дверь слоновьей кости лик мадонны[359]
И глас в мой сон приходят иногда.
Начните, музы, плач свой похоронный.

Но небо не вернет мне никогда
Ту, без которой стал слепым я ныне,
Мне не сверкнет столь редкая звезда.

О ты, река, счастливая богиня,
На дно сзываешь всех своих наяд,
И чтится твой обычай, как святыня,

Воспой Сирену на бессмертный лад;
«То первая печаль, сие — вторая»,
Так на могиле пусть слова гласят.

Ты сделай так, чтобы труба иная
Ее воспела, чтобы слава ей
Звучала здесь от края и до края.

Коль не запнется бег твой от дождей,
Ты темный слог мой выправи вначале,
Чтоб состраданье он будил сильней.

И песня недостойная скрижалей
Пребудет на коре как на листе,
Полна любви, искусства же — едва ли,

Чтоб пастухи в душевной простоте
Прочли на грубых буках иль каштанах
О мудрости ее и чистоте,

Чтоб память всё росла в краях пространных
Из года в год о ней, пока трава
Здесь на земле, а звезды в горних странах.

Пещеры, звери, птицы, дерева
И боги будут славить восхищенно
Ее стихом, в котором мощь жива.

Я, чтоб достигнуть сферы небосклона,
Пастушеский оставлю грубый слог;
Начните, музы, плач свой похоронный.

Отныне стих не темен, не убог,
Возвышен будет, чтобы к светлой, чистой
Душе вознесся в горний он чертог.

Свет на меня прольет она лучистый
И жалостливый взор свой обратит,
Наставив на стезе меня тернистой.

Но если голос мой не долетит
В такую даль, всё ж есть мне извиненье:
Стих на пергаменте ее почтит.

Со временем вы будете в почтенье,
Святые музы; сумраки и хмарь
Исчезнут, и откроется прозренье.

Очистится тогда земная тварь
От темных побуждений непристойных,
В сердцах надежда обретет алтарь.

Мне чудится, стихов моих нестройных
Всё ж не отринут пастухи в лесах,
Скорей, похвалят как того достойных;

И многих, что не чтимы в наших днях,
Мы имена узрим на пьедестале
В пурпурных, желтых, розовых цветах.

Ручьи и реки, мчась в морские дали,
Зашепчут эту песню приглушенно
В своем подвижном, блещущем кристалле.

Деревья, чьи густы святые кроны,
Ее свистящим пропоют ветрам.
Кончайте, музы, плач свой похоронный.

Блажен пастух, что к этим высотам
Взлетит на крыльях из юдоли мира!
Свершится ли, никто не скажет нам.

Бессмертная душа, с высот эфира
Услышан буду, может быть, тобой
И удостоюсь лицезренья клира;

К тенистым лаврам обратись с мольбой,
Чтоб листвием своим вечнозеленым
Покрыли нас под сенью гробовой.[360]

Пусть пенье птиц с ручьев прозрачных звоном
Смешается, сей дол преобразив,
Чтоб стал он благодатным, просветленным.

А я потщусь, пока на свете жив,
Тебя почтить, к чему душа стремится,
И Небеса не будут супротив;

Я верю, твоя слава не затмится
Тем вечным, тяжким, непробудным сном,
Что замыкает в тесной нас гробнице, —

Стихи мои порукой будут в том.