Аркадий Северный, Советский Союз

Но всё-таки какие-то странные отношения у Северного и КГБ, по-видимому, были. И вот теперь мы напомним читателям, что обещали дать окончание таинственной истории, произошедшей в Питере с официантом "Бегемотом", о которой говорил Валерий Шорин. Пришло время её, наконец, рассказать. Итак, вот что было дальше: "… Пришли мы в кабак, а он в отказ. Аркаша датый был, полез на него, я тоже встрял. Короче, всех замели в ментуру. Аркашка хоть и бухой был, но сообразил, не стал орать "Я- Северный", а сказал: "Дайте позвонить", и назвал номер телефона. Они, видать, поняли, что номер какой-то козырный, и соединили. Аркаша звонил Карпову, гебисту, который курировал гостиницы. Тот полковник, кажется, был. И, когда гебист приехал, Аркашку сразу отпустили, и даже кто-то ему вернул долг за того официанта. После этого гебисты во главе с Карповым увезли нас в гостиницу "Октябрьская", там у них было что-то вроде центрального поста. И Карпов говорит: "Нехороший ты человек, Аркадий. Столько времени не звонил, не давал о себе знать. Только и вспомнил, когда вляпался". Аркадий потом пел этим гебистам, и было видно, что им всем нравится его пение".

Ну что здесь можно сказать?.. Конечно же, в Комитете Государственной Безопасности прекрасно знали о существовании подпольного певца Северного — по долгу службы. А иные твердокаменные чекисты, наверное, и любили его творчество — уже по "движению сердца". Впрочем, это самая простая схема. А может, всё было и не так просто. Наверняка, такое безобразно популярное явление советской жизни семидесятых, как подпольная блатная музыка, кто-то в Комитете должен был курировать. То есть, отслеживать, а при необходимости — пресекать. А может, и "руководить" этим движением. В принципе, мы уже говорили, что блатное "фрондерство" вполне могло устраивать Систему, как альтернатива, отвлекающая от диссидентского протеста. До начала 80-х годов, по крайней мере, не особо-то его и пресекали. Что ж, как гипотеза, это выглядит достаточно логично, но соответствует ли оно действительности — мы не берёмся утверждать. Окончательно этот вопрос могут разъяснить только сами бывшие работники КГБ. Остаётся надеяться, что мы когда-нибудь этого дождёмся.

К концу 70-х годов массовое производство и распространение блатных записей постепенно приближается к "критической массе". Причём, это происходит не само по себе, а на фоне какого-то общего, если можно так выразиться, "противостояния" властям. Может быть, и не совсем осознанного, но тем не менее. Несмотря, на усиливающиеся репрессивные меры, в стране растут, как грибы после дождя, всевозможные диссидентские движения. В них принимает участие всё большее количество известнейших писателей, артистов, учёных. Всё выше и выше поднимают головы отечественные рокеры — концерты подпольных и полуподпольных ансамблей происходят почти открыто, при минимуме конспирации. Появляются немыслимые всего несколько лет назад молодёжные движения. А власть. Власть просто, видимо, не успевает проследить за всеми этими разношёрстными движениями, и не может пока разобраться — кто здесь вреден, а кто — "полезен". Меры принимаются, конечно, но только какие-то половинчатые. И только к тем "деятелям", которые или открыто выступают против, или чьи имена уже хорошо известны на Западе. А тем временем общество производит всё новых и новых "подрывателей" общественного строя, причём уже в массовом порядке. И до них просто не доходят руки. Они пусть и длинные, но до всех достать уже не могут. А блатные песни. Нехорошо, конечно. Но есть дела и поважнее. И потом — невозможно же изъять все магнитофоны и закрыть все рестораны! Пусть пока повеселятся. А потом посмотрим. Вожжи немного отпущены и кажется, что так оно и должно быть и будет уже всегда. И наши доморощенные "продюсеры" и "промоутеры" всё более и более распускаются, и начинают производить и распространять записи до сих пор немыслимые. Исполнители тоже не особо конспирируются. Хотя некоторым из них это аукнется уже очень скоро. И срока, пусть и не такие уж большие, придётся им отбывать от звонка до звонка.

А в лучшем (лучшем ли?) случае — предложение эмигрировать, от которого нельзя отказаться. Но это всё будет чуть позже, а пока.