Аркадий Аверченко

Как и у Аверченко, у Куприна была своя свита: мелкие литераторы Петр Маныч, Александр Котылев, критик Петр Пильский, клоун цирка Чинизелли Жакомино. Обе свиты перезнакомились и подружились. В севастопольском фельетоне «Моя старая шкатулка» (1920) Аверченко рассказывает о том, как разбирал случайно уцелевшие петербургские бумаги и едва не плакал над этой, навсегда ушедшей, жизнью. В числе прочих сатирик приводит текст такой записки: «Аркадий, выкупай заложников… Сидим у Давыдки, в безумной оргии прокутили 7 р. 20 коп., а нет ни соверена. Твои заложники жизни П. Маныч, Сергей Соломин и др.».

«Давыдка» (или «Капернаум») — это разговорное название ресторана Давыдова (Владимирский проспект, 7), где собирались представители богемы и петербургские журналисты. Свита как известно, изрядно подпортила репутацию замечательно талантливого Куприна: провоцировала его на бешеные траты денег, попойки с цыганами, хулиганские выходки. Корней Чуковский вспоминал:

«Так приманчива была для него скитальческая, свободная от всякого регламента жизнь, что, если бы даже он не был писателем, он все равно <…> не мог бы обойтись без „Золотого якоря“, „Капернаума“ (он же „Давыдка“) и „Вены“, где его все тесней окружала всякая трактирная „шпана“. Мария Карловна (первая жена Куприна. — В. М.) в своих воспоминаниях пишет, что, в конце концов, его „адъютантами“ стали сотрудники мелких бульварных газет и хулиганского „Синего журнала“. Все больше он сходился с такими людьми, как критик Петр Пильский, поэт Александр Рославлев <…> эти загубленные водкой писатели. Пильский был темпераментный и бойкий писатель, отлично владевший пером, но бретер, самохвал, забияка, кабацкий драчун <…> Рославлев, третьестепенный эпигон символистов, не бывал трезвым уже несколько лет. Больно было видеть среди этих людей Куприна, отяжелевшего, с остекленелым лицом. Он грузно и мешковато сидел у стола, уставленного пустыми бутылками, и разбухшая, багровая шея мало-помалу становилась у него неподвижной. Он уже не поворачивал ее ни вправо, ни влево, весь какой-то оцепенелый и скованный <…> Для меня всегда оставалось загадкой, почему человек, безбоязненно входивший в клетку к тиграм, не может вырваться из пьяной, забубённой среды и преодолеть ее жестокое влияние. Обыватели злорадно глумились над этой слабостью большого писателя. По городу в то время ходили стишки:

Если истина в вине,
Сколько истин в Куприне!

Водочка откупорена,
Плещется в графине.
Не позвать ли Куприна
По этой причине?

Карикатурист Ре-Ми на знаменитой сатириконской картине „Салон ее светлости русской литературы“ изобразил Александра Ивановича бражником, которому в пьяном бреду примерещился чертик (в облике писателя Алексея Ремизова)» (Чуковский К. Современники. Портреты и этюды).

У читателя может возникнуть вопрос: для чего мы останавливаемся на этой, не самой достойной уважения, странице жизни Куприна? Да потому, что Аверченко порой принимал участие в пьяных оргиях Куприна и компании. Об одной из них рассказывает, к примеру, «потаенный» стих литератора Е. И. Вашкова, разысканный в фондах РГАЛИ профессором Сергеем Николаевичем Тяпковым. Этот «опус» насчитывает 96 строк, из которых мы приводим здесь наиболее благопристойные:

В «ГИГИЕНЕ» [24]

Дружеские вирши

На кровати
Возле Кати
Спит Потёмкин крепким сном,
А Аверченко Аркадий
С длинногрудой рыжей Надей
Что-то делает тайком
………………………………..
А в углу, обнявши деву,
Точно рыцарь королеву,
Спит растерзанный Куприн.
Дальше — тело Котылева
Без малейшего покрова… [25]

Несмотря на любовь к веселым застольям, Аркадий Тимофеевич всегда знал чувство меры, не забывал о своей репутации и главным в жизни считал работу. Поэтому однажды он сказал Куприну, пришедшему совершенно пьяным в редакцию: «В таком виде не надо показываться на людях, а сидеть, спрятавшись, как медведь в берлоге». В ответственный момент Аверченко-приятеля немедленно сменял Аверченко-редактор.

Господин редактор

О стиле работы Аверченко как редактора сохранилось множество воспоминаний, причем нам не удалось обнаружить ни одного отрицательного отзыва. Все мемуаристы в один голос утверждают, что Аркадий Тимофеевич был «на своем месте»: до мельчайших нюансов разбирался в редакционной «кухне», умело руководил коллективом. Уважали его и за то, что он был «свой» — не понаслышке знал обо всех проблемах, с которыми сталкиваются журналисты, поэты, писатели.