Аристономия

«Хорошо, пусть так. Но к какой категории отношусь я? Конкретно: это я сам, по собственной воле, ушел из родительской квартиры на Пантелеймоновской улице, ради того чтоб на исходе лета 1920 года оказаться в сжавшемся от страха Неслухове? До какой степени эта извилистая тропа – результат моих решений, и до какой – стечение обстоятельств?

Убежал бы я в Финляндию, если бы по случайности не столкнулся на улице с Петром Кирилловичем? Конечно, нет. Однако решение вернуться из Европы на родину никакими внешними факторами навязано не было. И то, что произошло в Жигановке, тоже было моим сознательным выбором. А значит, я не щепка, которую несет поток неведомо куда».

Антон сказал себе: «Не знаю, что со мною будет дальше, но свою судьбу я выбрал сам», – и посмотрел в небо с совсем иным чувством.

Небо тоже показалось ему не таким, как минуту назад. Звезды словно приняли Антона Клобукова в свое сообщество, почтительно и приязненно помигивая.

Он был неизмеримо меньше, но и неизмеримо значительнее любой планеты и любого светила. Во всяком случае свободней. Тоже двигался через Космос, но не по фиксированной траектории, которую задает гравитация небесных тел, а своей собственной дорогой. Прав замусоленный до отвращения Сатин: человек – это звучит гордо.

Антон вздрогнул – неподалеку, за последними домами местечка, раздался винтовочный выстрел.

Качнул головой на собственную нервозность. Подумаешь – кто-то выпалил спьяну. Вокруг столько пьяных и полупьяных остолопов с оружием. Даже странно, что до сих пор никому из них не приходило в голову устроить стрель…

Мысль оборвалась, заглушенная нестройным залпом. Трескучий грохот распорол ночь над темным полем – рваным огненным рубцом.

Что это?!

Всё поле озарилось сотнями вспышек. Антон вскрикнул – и не услышал сам себя.

Поле гремело и рокотало. Кто-то вдали крикнул, пронзительно:

– Do boju!!!

– Hurra-a-a! – откликнулась тьма множеством глоток.

От околицы бежал сильно кривоногий человек, будто катился на колесе.

– Полундра! Поляки! Черным-черно!

И пронесся мимо, размахивая карабином.

– Что? – растерянно спросил Антон.

И затоптался, закружился на месте.

Поляки? Как? Откуда? Ведь это же тыл!

Но кривоногий, наверное, был дозорный, ему лучше знать. И потом вот же – стреляют, кричат «хура!».

Нужно бежать на площадь, там штаб бригады. Какой-нибудь командир скажет, что делать. Вероятно, следует обороняться?

Спохватился, побежал. Уронил фуражку и не сразу заметил. Пришлось вернуться – пропало несколько драгоценных секунд.

Непонятно было вот что: стреляли не с одной стороны, а сразу отовсюду. Окружают? Или ночное эхо?

Где-то далеко застрекотал пулемет, но очень скоро умолк.

Задыхаясь, Антон бежал к центру местечка. Никого на улице не было, ни души.

Из-за плетня высунулся человек.

– Браток! Стой! Чего там?

Это был свой: богатырка со звездочкой, в одной руке револьвер, другая сжимает шашку – в обхват ножен.

– Поляки! Атакуют! На площадь надо!

Человек был коротко стриженный, в стороны торчали длинные усы с острыми концами, как у генерала Брусилова на портретах.

– Погодь, товарищ! Ты кто?

– Клобуков, секретарь члена эр-вэ-эс Рогачова!

– Оружие твое где?

Антон промолчал. Не будешь же сейчас объяснять, что, отправляясь на фронт, он твердо решил: оружия в руки не возьмет ни при каких обстоятельствах, ибо лучше дать себя убить, нежели убить самому.

Но усатый не ждал ответа. Он быстро вертел своей круглой головой.

– Я Бабчук, военком третьего кавполка. Зацепило меня утром. Вишь? – Антон заглянул поверх плетня и увидел, что одна нога у Бабчука в сапоге, а вторая обмотана толстым слоем бинтов. – Хлопцы уехали, меня сюда определили. Покуда госпиталь не подъедет. Вот и подлечился… – Военком выругался.

– Перелезайте сюда! Я помогу! – сказал Антон, оглядываясь на приближающиеся выстрелы. – На площадь надо! Там, наверно, будет оборона!

– Какая в… оборона? – Бабчук странно хохотнул, не переставая крутить головой. – Оглох ты, что ли? С трех сторон прут. Полк их, не меньше. Тикать надо, Каблуков. К Милютинскому шляху надо тикать, там тихо. Ты мне поможешь, Каблуков? Мне на одной ноге тикать погано. Лучше сразу пулю в лоб.

– Конечно помогу! – «Каблуков» так «Каблуков» – неважно. Антон привык к тому, что его фамилию перевирают. – Обхватывайте меня за шею!

Стал переволакивать раненого через плетень – плетень завалился. Черт с ним.

Побежали вперед. Бабчук держался за Антона, прыгал на одной ноге, опираясь на шашку и каждый раз вскрикивал от боли.

– Швыдче, швыдче! – приговаривал.

Метров двадцать они так проскакали, не больше.

– Стой!

– Что такое? Больно?

Раненый снова, как заведенный, мотал туда-сюда головой.

– Всё, парень. – Опять неестественно хохотнул. – Побегали, будя.

– Но почему? На площадь нужно!

– Оглох? Уланы впереди.

Со стороны майдана доносился топот копыт и лихой, разбойничий свист.

– Свистят, соловушки, ха-ха. Запечатали кубышку. Хана нам, товарищ.

Широкая улыбка кривила лицо усатого – у Антона губы тоже механически поползли в стороны.

– Что же делать? – крикнул он. Обычным голосом разговаривать было трудно – палили со всех сторон, близко уже.