Ариэль

Черный башмак не ведает жалости ни к кому —
Да и с чего бы? То – гроб для мертвой ноги,

Большой, лишенной жизни и пальцев ступни
Святого отца, что измеряет глубину своей книги.

Узор купальника, изгибаясь, перед ним
                               склонился, как декорация в театре.
Дерзновенные бикини кроются среди дюн, —

Груди и бедра, кондитерский сахар
Кристалликов белых, мерцающих
                                                                  в солнечном свете,

Пока открывает глаз свой зеленая заводь,
И тошнит его от всего, что уже заглотил он, —

От всех этих ног и рук, и обличий, и криков.
                                                       За кабинками из бетона
Двое влюбленных сдирают с себя
                                                                    липучки застежек.

О, белизной обрамленное море,
Я вдыхаю тебя, точно чашу, —
                                               и сколько же соли в горле…

Зритель тянется, трепеща,
Длинный, будто рулон ткани,

Сквозь тихую злобу и травы,
Волосатые, точно интимные части.

(III)

На балконах отеля сверкают предметы.
Предметы, предметы —

Инвалидные кресла стальные,
                                                         алюминиевые костыли.
Я чувствую соленую радость. С чего мне гулять

В полосе прибоя, от морских желудей пятнистой?
Я – не сиделка, заботливая, в белом,

Я – не улыбка.
Вон, ребятишки рыбачат – удочки, крики, —

А сердце мое слишком мало, чтоб стать
                         перевязкой для их горестных ошибок.
Вот бок человека: кровавые ребра,

Нервы, торчащие, будто древесные ветки.
                                                                                        Рядом —
Хирурга зеркальный глаз,

Фасетчатый глаз познанья.
В номере, на полосатом матрасе,

Уходит из жизни старик,
И жена хоть и плачет навзрыд,
                                                              а ничем не поможет.

Где же глаза – камни, желтые, драгоценные,
И сапфир языка, припорошенный белым пеплом.

(IV)

Фигурка со свадебного торта
                                                            в бумажной оборке —
Значительным выглядит он сегодня.

Обладание им – как обладанье святыней.
Медсестры в крылатых чепцах уж
                              не столь прекрасны, как прежде, —

Темнеют, словно захватанные гардении.
Свернули постель, от стены отодвинув.

Пора завершать. Так надо. Это ужасно.
Что надето на нем? Пижама?
                                                        Вечерний костюм ли —

Под глазированными простынями, на фоне
                    которых профиль его, белый, как пудра,
Выделяется столь беззащитно?

Нижнюю челюсть его книжкой подперли,
                                                                      пока не окоченеет,
Скрестили руки, когда-то руки иные трясшие
                                                                                  на прощанье.

Выстиранные простыни развеваются
                                                                              в свете солнца,
Наволочки роняют капли воды, словно пота.

Это – благословенье. Благословенье:
Длинный дубовый гроб, цветом как мыло,

Носильщики любопытные, свежая дата,
Что очень спокойно пишет себя серебром
                                                                                          на камне.

(V)