Ариэль

Хозяин провел Престо в дом. Это была совсем не такая маленькая хижина, какою казалась издали. В доме было три комнаты — одна из них довольно большая, — кухня и даже ванная. В маленькой комнате, которую хозяин показал только мельком, Престо заметил кровать с пологом, туалетный столик с зеркалом и маленькие женские туфли. В комнате хозяина стояла узкая кровать, довольно большой письменный стол, шкаф с книгами На стенах висели хорошо изготовленные чучела птиц и барометр. Над письменным столом, в овальных рамках — небольшие портреты Дарвина и Геккеля, которые немало удивили Престо.

— Здесь у нас нечто вроде гостиной и парадной столовой, — указал хозяин на большую комнату, — но обычно мы обедаем в кухне.

— У вас большая семья? — с некоторой опаской спросил Престо.

— Я и племянница, — ответил хозяин. — Вот эту комнату я могу предложить вам.

Окна и дверь выходили в цветник, на холме росли сосны. Престо понравилась комната, и договор был заключен, чемоданы внесены, шофер отпущен.

— Как только Эллен вернется, она приведет в порядок вашу комнату. А пока идемте в кухню, я приготовлю чай. Наверно, с дороги пить хочется.

— Вы очень любезны, мистер…

— Простите, я еще не назвал своего имени. Джон Барри.

За чаем Барри рассказывал Престо, сколько в парке буйволов, оленей, серн, медведей, какие живут птицы. Со многими обитателями парка Барри жил в дружбе — некоторые медведи брали даже хлеб из его рук. Потом он начал рассказывать о деревьях, о необычайных растениях, и не только Йолстоунского парка. Кое-что из его рассказов было уже известно Престо по справочникам и путеводителям — о гигантском росте и толщине секвой, о том, как на одном срезе с пня секвойи стояло пианино, сидело четверо музыкантов и еще оставалось место для шестнадцати пар танцующих, как на другом срезе был поставлен домик, вмещавший типографию, где печатались «Известия дерева-гиганта». Как для Парижской выставки в тысяча девятисотом году американцы заготовили из секвойи «величайшую в мире доску» и эта доска так и осталась в Америке: ни один пароход не брался перевезти ее в Европу целиком.

Подобные истории рассказывались всеми гидами падким на «колоссальные масштабы» американским туристам. Но ведь Барри был простым сторожем, и его знания, его правильная литературная речь удивляли Престо.

— Вы знаете историю названия секвойи? — спросил, улыбаясь, Барри. — Среди индейских вождей был один, которого звали Секвойя. Вы ошибетесь, если подумаете о нем, что это был дикарь, потрясающий томагавком, охотник за скальпами. Он был очень культурный человек, изобретатель индейской письменности. В его честь индейцы и назвали дерево секвойей. Американские секвойи были открыты учеными менее ста лет тому назад и названы «калифорнийскими соснами», или «мамонтовыми деревьями». Мамонтовыми, может быть, потому, что голые сухие суки старых секвой напоминают бивни мамонта. Первый изучивший секвойю ботаник-англичанин захотел увековечить имя английского героя, полководца Веллингтона, и в честь него назвал дерево «Веллингтониа гигантеа». Но американцы обиделись, запротестовали: их американское дерево назвать именем англичанина, да еще генерала! И американские ботаники назвали дерево по имени своего национального героя, Вашингтона: «Вашингтониа гигантеа». Однако позднее выяснилось, что то и другое название неправильно, так как новое дерево представляло собою новый вид, но не новый род. Поэтому вполне заслуженное название «гигантеа» могло быть оставлено, но родовое название должно быть иное, какое имело уже ранее известное дерево того же рода — «Секвойа семпервиренс» — секвойя вечноживущая. Так вождь индейцев победил национальных героев Англии и Америки. Эту историю гиды не очень охотно рассказывают туристам-американцам и англичанам, чтобы не оскорбить их национальное самолюбие.

— Мистер Барри! — не выдержал Престо. — Вы так много знаете. Почему же вы служите сторожем, а не заняли место по крайней мере гида?

— Именно потому, что много знаю, — с печальной улыбкой ответил Барри. — Да сторожем и спокойнее. Надо быть благодарным судьбе и за это.

— Но ведь вы человек образованный! — горячился Престо.

— Это я перед вами, пришлым человеком, так разболтался. — И, помолчав, Барри спросил: — Вы не из Гарднеровского газетного треста?

— Нет-нет! Можете быть со мною совершенно откровенны! — поспешил успокоить Престо.

— Да, я имею высшее образование, — сказал Барри. — Биолог. Был учителем, но изгнан за вольнодумство.

Престо вспомнил портреты Дарвина и Геккеля и догадался, в чем заключалось вольнодумство умного, высокообразованного учителя.

Еще одна область жизни, которая не допускалась в киностудию Питча! Сценаристы если и слыхали о таких жизненных драмах и конфликтах, то не интересовались ими хотя бы потому, что хозяева кинопредприятий боялись подобных тем как огня.

«А между тем чем не сюжет? Взять хотя бы „обезьяний процесс“!» — подумал Престо.

— Администрация парка даже не подозревает, что я имею диплом Гарвард-колледжа, — продолжал Барри.