Ариадна

– Без тебя Тесею не обойтись, царевна, и он это знает, никто другой ему не посодействует. Молва о тебе дошла до Афин, до края света донеслась. Что зверя этого ты помогала растить с младенчества, что сердце у тебя мягкое – наверняка ты знаешь больше других, знаешь секреты, и можно уговорить тебя их выдать. Тесею нужна твоя помощь, уж поверь, но не для того, чтобы скрыться от боя. Завтра он намерен сокрушить могучего Минотавра. Он покинет Крит, похитив его главное сокровище, оставив Лабиринт пустым, развеяв мифы. И воспевать будут отвагу Тесея, а не могущество твоего отца.

Стражник за нашими спинами пошевелился. Дедал был человеком аккуратным, и все же починка одной-единственной дощечки подозрительно затянулась. Он вынул из складок одежды тряпицу, протер пол рядом с нами для виду, как бы завершая сделанное.

– Я помогу тебе, Ариадна, – шепнул Дедал, так тихо, что я едва расслышала. – Он встал и учтиво подал мне руку, помогая подняться. Ухватившись за нее, я ощутила, как в ладонь вжался шершавый клубок. – Ношу это с собой с тех пор, как запер чудовище. Я помог ему появиться на свет и все ждал случая исправить содеянное. Ждал сильного и отважного данника, который справится с этой задачей.

Лицо Дедала было мрачно – раньше времени избороздилось морщинами от вида здешних суровых скал, освещенных теперь луной.

– Но я, царевна, не хочу добавить к своему позору еще и твою жизнь. Вспомни Скиллу, Ариадна. Если сделаешь это, не миновать тебе отцовского гнева, а значит, оставаться нельзя. Тебе придется навсегда покинуть Крит.

С этими словами он поспешно отошел и, не оглядываясь, направился обратно к стражнику.

А я осталась. Подставила лицо ночному ветерку – пусть омоет горячие щеки. Лягушки квакали, густой аромат оплетавших колонны цветов плыл по двору, будто ничего и не случилось и мир все тот же. Слова Дедала звучали снова и снова, тихие и такие веские – не отмахнешься. Я подождала, пока стихнут шаги, потом еще сто раз подождала, прежде чем разжать руку и посмотреть, что там. А когда разжала, свет хлынул наружу, затопил тьму, стер так страшившее меня будущее, и впереди заблистал путь к победе, о котором я и не подозревала.

В моей ладони лежал клубок красной веревки. Намотанной на тяжелый железный ключ.

Глава 6

Захочется ли после сказать, что мной тогда овладело безумие и я не понимала, что делаю? Что мойры направляли меня, а я просто двигалась, куда предначертано, и не в ответе за это?

Может, меня и впрямь послали мойры, как знать, но, выбегая со двора, я ничуть не сомневалась, куда держу путь, видела цель с кристальной ясностью, так редко наступающей. Я не останавливалась, не медлила даже, пока не замерла наконец, еле дыша, на краю обширной открытой площадки в самом центре дворца.

Небесная колесница Селены поднялась высоко и заливала камни серебристым светом. Я прислонилась к колонне, выкрашенной в густую охру, и, превозмогая себя, глядела на растопыренные пальцы – такие бледные на фоне темно-красного клубка, пока сердце не унялось и дыхание не успокоилось. Царило безмолвие, лишь откуда-то из глубин дворца доносилось чуть слышное пение и хохот мужчин – там еще пировали, но здесь, в сердце Кносса, все было тихо и все предоставлено мне.

Темницы располагались к северо-западу от внутреннего двора. Их не охраняли, хоть нынче ночью и поместили туда таких важных пленников, к тому же до того несчастных, что терять им было нечего. Эти четырнадцать бедняг ведь не матерые преступники, а значит, в искусстве побега не сильны, да и как наши узники сбегут, когда замки сам Дедал изготовил?

Их держали порознь: юношей отдельно от девушек, а царевича отдельно от остальных – пусть он всего лишь смиренный узник и добыча Минотавра, еще большему унижению – делить темницу со спутниками, а значит, с их мольбами и страхами (ведь в темноте, конечно, и плачут громче, и ведут себя недостойнее) его не подвергли. Одиночная темница Тесея располагалась в стороне от других и была вырублена в скале давным-давно, до того еще как Дедал оказался на нашем каменистом берегу. Ключ от этой самой двери, обмотанный алой веревкой, он и сунул тайком мне в руку, и вот теперь передо мной простиралось обширное пустое пространство, мы остались один на один с запертой дверью – и никаких свидетелей того, что я сделаю дальше, кроме звезд, забрызгавших полуночную небесную ширь. Осталось ли в этих далеких холодных огнях, наблюдавших теперь за мной, хоть что-то от людей, которыми они когда-то были – особенных, избранных, удостоившихся любви, но слишком приблизившихся к богам? Как они воспримут мой одинокий акт неповиновения, предательства, становления? Возопиют против такого безрассудства, неописуемой дерзости? Или они просто плавают, бессмысленные и бесстрастные, в темной чаше неба, и все былое в них выгорело давно?