Аргентинец

– А что, если я злопамятный? А что, если кого-то выгонят со службы?

За дверью послышался женский шёпот:

– Я не знаю, как он пробрался в дом! Ему, верно, сказали, что вы ждёте Клима и что доктор Саблин по ночам на службе.

– Надо позвать кого-нибудь!

– У вас оружие есть?

– М-м-м… Кажется, только копьё.

Клим постучал кулаком в створку.

– Любочка, открой! Это правда я.

За дверью охнули, дверь распахнулась, и ему на шею бросилась хрупкая женщина с фарфоровым личиком и светлыми пушистыми волосами.

– Господи, как я соскучилась! – смеялась и плакала Любочка, целуя его в щёки.

Они оглядывали друг на друга, не веря своим глазам.

– Ну на кого ты похож? – захохотала Любочка. – Борода, гимнастёрка… Вылитый дезертир!

У Клима тоже не укладывалось в голове, что девочка, которая когда-то жаловалась на него: «Он меня Одуванчиком дразнит!», превратилась в маленькую даму с обручальным кольцом на руке.

Бдительная горничная смотрела на них, изумлённая и пристыжённая.

– Я пойду, – наконец произнесла она и, попятившись, исчезла.

2

Уже было глубоко за полночь, а Любочка и Клим всё сидели в библиотеке и болтали – как в детстве.

– Помнишь, как нас укладывали спать, – говорил Клим, – а мы подкрадывались к дверям гостиной и слушали, как взрослые играют на рояле?

– А помнишь, как нас возили на танцкласс? – вторила Любочка. – У тебя были нитяные перчатки, ты всегда был лучше всех, а мне учитель говорил: «Мамзель, вы мокрая как рыба, идите переоденьтесь». Так стыдно было!

Столько всего было пережито вместе! И так хорошо было встретиться – будто и не было десяти лет разлуки.

– Всё-таки напрасно ты уехал, – вздохнула Любочка. – Мы же тебя так любили, особенно твой отец…

Клим нахмурился. Папенька считал себя вправе ударить его – и словом, и кулаком.

– Он смотрел на меня как на вещь… как на собственность!

– Вот уж неправда! – запальчиво сказала Любочка. – Он тебе целое состояние оставил. Как думаешь, почему?

– Из чувства мести. Заставил меня ехать через Тихий океан, через всю Сибирь… В поезде меня раз пять пытались ограбить.

– Но ведь не ограбили?

– Я хороший боксёр. Ладно, Бог с ним, с папенькой, – сказал Клим, поднимаясь. – Помнишь, ты заказывала иглы для граммофона? Я их привёз. Твоя горничная уже разобрала мои вещи?

Любочка нахмурилась.

– Какая горничная?

– Ну, та, что заперла меня в библиотеке.

– Это моя подруга, графиня Одинцова. Мой муж дежурит сегодня в больнице, и я попросила Нину остаться ночевать. Одной-то страшно: дом большой, а из прислуги тут никого, кроме кухарки.

Клим не знал, что и сказать.

– А почему твоя графиня была в форме горничной?

– Ничего ты не понимаешь! Это траурное платье. Нинин муж погиб в начале войны, и она всё время ходит в чёрном.

Вот ведь угораздило вляпаться! Кажется, он говорил с графиней на «ты» и грозился её уволить.

– Я сейчас её приведу, и вы помиритесь, – сказала Любочка и отправилась за своей подругой.

Но оказалось, что Нина уже ушла домой. Одна, посреди ночи.

3

Когда-то Любочке льстило, что она вышла замуж за блестящего хирурга, получившего образование в Англии. Но два года брака не принесли ей ничего, кроме разочарования.

Варфоломей Иванович Саблин был стройным, воспитанным и даже приятным, но у него было полностью атрофировано чувство восторга перед женщиной – как у дальтоников атрофировано чувство цвета. Саблин не умел говорить комплименты, никогда не обнимал Любочку и признался ей в чувствах всего один раз – когда позвал замуж. Его страсть выражалась в том, что он спрашивал, как дела, и давал деньги на хозяйство.

Любочка долго не признавалась себе в том, что ей скучно с Саблиным и она уже слышать не может его разговоры о войне и медицине. Чтобы развлечься, она собирала у себя общество и устраивала чужие судьбы. По четвергам мебель в её гостиной сдвигали в сторону, освобождая место под танцы. Пробки шампанского взлетали к потолку. «Господа, выпьем за прекрасную Любовь Антоновну!» – кричали раскрасневшиеся гости. Приятное тепло, временное облегчение – будто от горчичников, которые ставят как местнораздражающее и отвлекающее средство.

Клим приехал и всё разломал. Любочка никогда не признавалась ему, что ещё в детстве была влюблена в него до беспамятства. Видит Бог, она надеялась на то, что он стал другим, недостойным её чувств, но стоило ему заговорить с ней, а уж тем более – побриться и надеть приличный костюм, – как Любочка поняла, что ничего не изменилось.

Она тихо обмирала, глядя на его загорелое лицо со смеющимися карими глазами; на то, как он читает книжку на испанском; как пьет аргентинский чай «мате» – не из стакана, а из тыквенного кубка, оправленного в серебро, через серебряную трубочку под названием «бомбижья».

Клим жил так, будто нет никакой войны: он слышать не хотел о карточках и велел кухарке покупать самую лучшую провизию, пусть по безумным ценам. Он не интересовался ни новостями с фронта, ни делами бессильного Временного правительства, руководившего страной после отречения царя. Это выглядело возмутительно и здорово – будто внешние обстоятельства не имели над Климом власти.