Аргентинец

— Правительство Деникина уже получило большие кредиты на Западе, — продолжал полковник. — Вы хотели к октябрю быть в Москве — этого не случилось. Кроме того, в Сибири Колчак потерпел полное фиаско. Банкиры нервничают: если вы проиграете войну, они потеряют деньги… А со своей стороны, я думаю: если Великобритания и Россия — союзники и мы стремимся к общему благу, то должна ли моя страна участвовать в убийстве ваших граждан? Имеем ли мы право вламываться в чужой дом с кулаками, если нам кажется, что там творится что-то неправедное? Лично я в этом не уверен.

Матвей Львович все понимал — на дипломатическом, финансовом, философском уровнях… Действительно, чем раньше выйдешь из неудачного предприятия, тем меньше денег и авторитета потеряешь. Но на грешной земле дела обстояли по-другому: здесь и сейчас тиф выкашивал тысячи людей — из-за нехватки лекарств; здесь и сейчас офицерам по полгода не выплачивали жалованье, и они срывались с фронта, чтобы достать хлеба своим голодным детям; здесь и сейчас Матвей Львович писал в газетах: «Союзники нам помогут!», но читатели видели, что союзники жмутся и далеко не уверены, что им стоило ввязываться в российские дела.

Все чаще и чаще знакомые спрашивали Матвея Львовича, куда он намерен эмигрировать. Поехать в Швейцарию, к нелюбимой жене, которую он не видел пять лет? Да кто его туда пустит? Ни одна европейская страна не жаждала принять у себя больных, нищих, морально раздавленных русских эмигрантов.

«Вы, господа европейцы, надеетесь, что с вами ничего подобного не произойдет? — с горечью думал Матвей Львович. — Вы полагаете, что большевизм — это такая буря, которую можно пересидеть дома, если поплотнее закрыть окна? Однажды вы вспомните конец девятнадцатого года — и поймете, что у вас был шанс всё изменить, но вы им не воспользовались».

Тем не менее вопрос об эмиграции надо было решать. Матвей Львович привык считать себя большим тузом, перед которым все двери открыты, но вскоре оказалось, что он — один из бесчисленных «буржуев», тщетно осаждающих иностранные миссии и Комитет по эвакуации под предводительством господина Тверского, помощника Деникина по гражданской части.

Беженцев вывозили в Крым, на греческий остров Лемнос, в Константинопль, Сербию и на Принцевы острова. В первую очередь шли больные и раненые военнослужащие, потом их семьи, потом гражданский персонал военных учреждений. Остальных женщин и детей брали за плату, в последнюю очередь эвакуировали начальство.

Матвей Львович направился прямо к Тверскому:

— Мы можем договориться?

Он заплатил тысячу долларов за билет и за риск, но на следующий день выяснилось, что Тверской сбежал в Константинополь. Когда стража примчалась в его ведомство, то нашла только списки и документы людей, ждущих эвакуации, причем никто из них не имел права на выезд. В конторе сам собой начался пожар, и Матвей Львович остался без визы.

Впрочем, завидовать счастливчикам, получившим необходимые бумаги, не стоило: в порту гражданские суда досматривал «офицерский контроль». Пьяные хамы никого не боялись, ни перед кем не заискивали: рылись в багаже, лапали женщин под предлогом обыска, а мужчин зачастую выкидывали за борт — чтобы другим неповадно было бежать.

3

Последние слухи по политической и военной части можно было узнать в кафе «Махно», где располагался штаб Черной Орды — грозного братства спекулянтов. Кафе было не столько трапезной, сколько клубом и биржей. На торги выставляли всё — от солдатских подштанников до акций сталелитейных заводов. Влияние этого заведения было таково, что котировки валют печатались в газетах под заголовком «Кафе».

Грязная зала, по углам — чахлые пальмы, в центре — печь. Официанты — волосики на пробор, манишки белые, ногти чистые; кельнерши в драгоценностях.

— Человек! Шампанского и кильку! — требовали посетители.

— Сию секундочку, месье!

Матвей Львович сразу направился к своему столику, на котором мелом уже было написано: «Заказ».

— Салат «Капри» с томатами и черными оливками, — на ходу сообщал официант Вадик, великий мастер угождать. — Филе камбалы с виноградом; креветки, поджаренные с лимоном на шпажках…

Матвей Львович не слушал. За пустым столом у окна сидела девушка, до странности напоминавшая Нину Одинцову.

Но разумеется, это была не она: волосы острижены, гимназическое платье… хм… обычно в таких сюда являлись отчаявшиеся старшеклассницы.

Она сидела боком, нога на ногу. На соседнем стуле — сложенное пальто, фетровая шляпа и небольшой саквояж.

И все-таки это была Нина: повзрослевшая, заострившаяся каждой черточкой. Раньше была прозрачной акварелью, сейчас стала рисунком тушью — черно-белым, темным и бледным.

— Утка в кисло-сладком соусе… — напомнил Вадик.

Матвей Львович двинул ладонью: «Исчезни!» — и направился к Нине.

— Забавно… Мы опять встретились в кафе.

Она вздрогнула:

— Вы?

Матвею Львовичу показалось, что Нина обрадовалась ему. Он держал ее руку в своей жесткой лапе и говорил несуразности:

— Господи, Ниночка… Вот уж не думал… Сколько лет-то прошло?

— Всего два года. — Она улыбнулась так, что у него перехватило сердце. — Как ваши дела?