Аргентинец

Сотов вытащил из кармана красный карандаш и подошел к громадному картону, висящему на стене. На одной половине было написано: «Слава честным труженикам!», а ниже шел список тех, кто приходил в редакцию раньше, а уходил позже Сотова. На другой стороне: «Позор тунеядцам и лодырям!» Список лодырей возглавлял Рогов — кто же еще?

Поставив напротив его фамилии еще один жирный крест, Сережа приказал всем записываться на субботник.

— Куда направляют? На кондитерскую фабрику? — осведомился Клим.

Девчонки-корректорши засмеялись:

— Размечтался! Вагоны разгружать…

— Тогда я занят.

Сережа пока был не уверен, можно ли привлечь его к ответственности: у Рогова имелся иностранный паспорт и, кажется, он знал Троцкого. Сотов решительно направился в кабинет к Антону Эмильевичу и долго ему жаловался. Ответственный секретарь публично — чтобы его никто не обвинил в кумовстве — сделал выговор племяннику:

— Клим, у нас тут команда! А ты — единоличник…

— Да это не команда, а секта. Кто еще будет наносить себе увечья во имя идеи?

— Ты контрреволюционер! — ахнул Сотов.

Наплевать на него. Лучше пойти в бухгалтерию и осведомиться, когда привезут капусту, обещанную профсоюзом. Ее пришлют завтра, но не журналистам, а караулу: редакцию «Нижегородской коммуны» охранял пулеметный расчет — чтобы белогвардейская сволочь вдруг не захватила газеты.

Гонорар бы получить… Счета на выплату подписывала заведующая финансовым отделом — боевая подруга заслуженного каторжанина, который умер за свободу в прошлом веке. Она посмотрела на счет, вытерла перо о юбку и написала: «Выдать».

— Послушайте, Рогов, ну на что вам столько денег? Куда вы их денете?

О, не беспокойтесь, товарищ заведующая! Все, полученное из ваших прелестных рук, будет потрачено на самые низменные нужды, а именно на покупку не сильно изношенных ботинок.

Антон Эмильевич осуждающе следил за племянником через открытую дверь. Да, Климу было неохота работать, да, ему хотелось домой, к печке. Но он все-таки направился к подоконнику с насмерть замерзшим фикусом, сел на стул с отломанной спинкой и, расстегнув верхнюю пуговицу пальто, принялся за письмо машиниста мелкосортного прокатного стана — с пожеланиями скорейшего выздоровления товарищу Ленину.

Это была любовная лирика высшей пробы! Знал бы Владимир Ильич, сколько пламенных строк посвятил ему Клим Рогов, он бы непременно ответил ему взаимностью и приказал выдать ботинки бесплатно. Но кто расскажет вождю о трудовом подвиге скромного журналиста?

Пришел военрук, красивый мужчина в папахе, — дамская часть редакции засуетилась. Расселись в кружок, у корректоров уже были подкрашены губы. Интересно, где они берут помаду?

Военрук зачитал приказ № 4 Комитета по военным делам Нижегородской губернии:

— Во всех бюро обучать пению революционных песен. Пение же бессодержательных песен дореволюционного периода, если таковое существует, прекратить.

Революционных песен никто не знал.

— Переписываем слова, — распорядился военрук.

Но это невозможно — чернила опять замерзли.

— Тогда учим песни наизусть!

На втором куплете замерз сам военрук.

— На сегодня все. Вопросы есть?

Корректоры подняли руки, чтобы задать вопросы, но Сережа их опередил:

— Если нам не выделят дров для отопления редакции, я отказываюсь от места и ухожу на фронт.

Наврал, конечно. Но было бы хорошо, если бы его угрозы подействовали.

Вечерело. Редакция отправилась по домам. На обратном пути Клим опять заглянул в Дом журналиста: очередь все так же стояла, двери были закрыты.

— Когда будут кормить?

— Не знаем.

— А чего стоите?

— А вдруг?

К нему подошел беспризорник и подмигнул. Объяснений не требовалось. Надо идти за чумазым отроком в подворотню: там наверняка топчется неприметный гражданин, у которого есть к Климу дело.

Хорошо быть молодым и здоровым: это выглядит чрезвычайно презентабельно и денежно — мальчишки, служащие на посылках у спекулянтов, всегда выберут тебя в толпе и приведут к вожделенной гречке, толченым сухарям или настоящим березовым поленьям. А тем, кто выглядит попроще, остается надеяться только на столовки: рынки — все без исключения — закрыты. Впрочем, если тебя принимают за денежный мешок, риск получить по голове сильно возрастает, — так что идешь и не знаешь, кто ждет тебя за углом.

2

— Софья Карловна?! Вы?

Графиня прижала палец к губам и только после того, как вознагражденный мальчик умчался, протянула Климу руку.

— Там, в очереди, стоял чекист, который обыскивал наш дом. Я боялась, что он узнает меня, если я подойду к вам. Как вы поживаете?

Она очень постарела, но тем не менее выглядела внушительно: старинная, но добротная кротовая шуба, платок поверх бархатной шапки, детские саночки на веревке.

— Вы-то как? — спросил Клим. — Мы с Ниной вас везде искали.

Лицо графини просветлело.

— Она жива? А я свечку за упокой ставила: прочла в газете, что бедных Жору и Елену убили, думала, что и Нину тоже…

Клим рассказал ей, что с ними произошло.