Арденны

— Они любят индейку с трюфелями, но и от пирога, конечно, тоже не откажутся.

Маренн прислонилась лбом к его плечу.

— А может быть, все-таки они его не нашли?

— Как бы то ни было, нам все равно не достанется, — Скорцени провел рукой по ее спутанным волосам. — Пайпер и его ребята все съедят без нас. После боя у всех зверский аппетит.

— Нет, это несправедливо, — запротестовала Маренн. — Я хочу пирог с клубникой.

Она слегка стукнула его пальцами по плечу.

— Ну, тогда пойдем скорей, — Скорцени обнял ее за талию и, обернувшись, приказал:

— Вставай, Фриц. Айстофель — за мной.

Приставив зеркало к толстому стволу сосны, Маренн расчесала волосы и застегнула пуговицы на парадном кителе. На поляне в кругу из боевых машин горел огромный костер — его отблески плясали на броне. Прямо на снегу на вытоптанной площадке стоял белый рояль. На нем на большом подносе в хрустальных бокалах искрилось шампанское и лежал тот самый пирог — клубника со сливками.

— А откуда рояль? — удивилась Маренн, подходя.

— Привезли с виллы Сент-Эдвард, — сообщил Раух. — И посуда оттуда же. Американцы захватили виллу, но наши отбили, взяв тридцать человек в плен, и уничтожили пять «шерманов». Вот даже бокалы не побили.

На круглом концертном стуле за роялем сидел Пайпер. Он импровизировал на ходу, мешая Бетховена, Моцарта и джазовые мелодии. Маренн подошла. Пайпер встал, уступая ей стул, сам же продолжал играть, не отрываясь. Она вступила на очередном аккорде, и дальше они играли в четыре руки. Медленно, торжественно падал снег.

Маренн подняла голову — на черном бархатном небе алмазами поблескивали звезды. Заснеженные верхушки сосен слегка покачивались на ветру. Скорцени подошел сзади, накинул ей на плечи кожаный плащ. Айстофель, встав на задние лапы, пытался лизнуть край пирога, взмахом руки Пайпер отогнал его.

— Он хочет попробовать первым! Но не получится, первой — фрау Ким.

Маренн встала, подошла к пирогу, ножом с широким лезвием и буквами SS на рукоятке начала резать — кокосовая стружка, поскрипывая, осыпалась на белую лакированную поверхность рояля. «Так скрипит и сыплется снег в морозе», — мелькнуло у Маренн. Послышались аплодисменты, зазвенели бокалы с шампанским.

— С Рождеством! С Рождеством!

Айстофель, наконец-то, получил свой кусок и, махая от радости хвостом, скрылся за сосной. Скорцени взял с пирога ветку — на ней, еще зеленой, со свежими листьями, покачивались две спелые ягоды. Протянул Маренн. Она с полуулыбкой несколько мгновений смотрела, как ягоды покачиваются у него в руке, потом откусила одну — красный спелый сок упал на белые взбитые сливки.

Подъехал еще один бронетранспортер.

— Принимайте «Периньон» и «Вдову Клико»!

С брони спрыгнул оберштурмбаннфюрер Хергет, с ним — его офицеры и несколько солдат. Шампанского оказалось два ящика.

— Позаимствовали в разбитом ресторане, — объяснил Хергет.

Он тоже был в парадном мундире. На нем — два ряда самых высоких наград.

— «Ля гранд дам» специально для фрау, — пояснил он.

Он открыл бутылку — шампанское, пенясь, брызнуло на снег. Маренн подала бокал.

— Благодарю, оберштурмбаннфюрер, — произнесла негромко. — Это мое любимое шампанское.

— Я об этом помню.

Она не ответила, наблюдая, как белоснежная пена, переливаясь, поблескивает в хрустальных гранях.

— Я слышал, ты снова была героиней? — он осведомился с легкой иронией.

— Ты не поверишь, но, пожалуй, впервые с начала войны я очутилась в госпитале и занялась делом, когда боевые действия длятся уже почти неделю. Я бы и не хотела оказаться в центре событий, но приходится.

— Как погиб Штефан?

Она опустила голову.

— Мне сказали, сгорел в танке. Осталось только несколько личных вещей. Тот медальон, если помнишь, он был у него на груди и в лагере, небольшая женская головка в профиль…

— Твой портрет, — он кивнул.

— Он весь оплавился. Я берегу его как зеницу ока.

Она отвернулась, чтобы смахнуть невольно навернувшуюся слезу, и увидела Рауха. Он шел по снегу с… женщиной и держал ее за руку. Да, с самой обыкновенной женщиной, в обычной одежде, не в униформе. Она была немного полновата, с трудом шла по снегу, и Раух поддерживал ее. Они направлялись к небольшой сторожке на краю поляны, где расположился штаб Пайпера. «Личность человека не меняется, — сколько раз она вспоминала это утверждение своего учителя. Даже здесь, всего-то сутки назад, в окопе, когда лавина „шерманов“ двигалась на батарею. — Каким родился, таким и умрет, но все время будет играть роли, которые ему предложит жизнь». И вот теперь снова. Почему так случается?

Память вдруг совершенно неожиданно переносит назад, на все те же двадцать шесть или двадцать семь лет, в годы Первой мировой войны. И она видит себя шестнадцатилетней девочкой, влюбленной в сероглазого английского лейтенанта, который ведет под руку какую-то ярко раскрашенную девицу, упрямо делая вид, что вовсе не видит, как она смотрит на него. А спустя всего несколько минут они оба укладываются на траву перед окнами штаба, где генерал Фош ведет военный совет, и он сдергивает с нее одежду.