Арденны

Маренн чувствовала себя спокойно в его руках. Он осторожно перевернул ее на спину, волнистые темные волосы рассыпались по подушке. Расстегнул пуговицы на мундире, несколько мгновений смотрел в лицо, потом приник поцелуем к ее губам. Все было как всегда, то, что никогда не надоедало ни ему, ни ей. И все всегда заканчивалось этим. Сколько бы она ни протестовала, сколько бы ни злилась, сколько бы он ее ни ревновал, какие бы дамы ни вешались ему на шею. Стоило им только оказаться в спальне вдвоем, все оставалось где-то позади, все теряло остроту и значимость, казалось чем-то несущественным, глупым, далеким, ненужным. Их связь невозможно было разорвать, они оба берегли ее, они любили друг друга. Это началось сразу и длилось долго, хотя порой ей казалось, семь лет пронеслось, как один миг.

Он снял с нее китель, расстегнул рубашку. Каждое прикосновение знакомо и желанно, они давно понимали желания друг друга без всяких слов, даже без жестов — по наитию. И оба не хотели никаких изменений. Он, как и всегда, все делал с нежностью, она отдавалась, уступая постепенно, ни в коей мере не сдаваясь сразу на милость его ласк. Когда он вошел в нее, она с трудом подавила стон, предавшись волнующим, захватывающим ощущениям. Потом заснула в его объятиях, как всегда засыпала дома в Грюнвальде. После тяжелой операции, после возвращения с фронта, когда бомбили и стреляли, и смерть ходила где-то близко. Она находила покой в его руках, если он был рядом. И в ожидании этого покоя, если его не было.

Накануне их вылета в Арденны Джилл была грустной. Она спустилась к завтраку и, пожелав всем доброго утра, села за стол, глядя в тарелку. Маренн сразу заметила ее настроение. Она подумала, что Джилл переживает перед разлукой. Но это же не в первый раз. Она налила дочери кофе, а в высокий стакан — апельсиновый сок.

— Что случилось, Джилл? — спросила осторожно. — Ты чем-то расстроена.

— Мама, я даже не знаю, как тебе сказать, — Джилл не отрывала взгляда от пустой тарелки.

— Что такое? — Маренн насторожилась.

От такого вступления она не ожидала ничего хорошего.

— Пора рожать детишек для фюрера, — усмехнулся Науйокс. Ирма легла на несколько дней в Шарите на обследование к де Кринису, и Алик ночевал у них. — Ральф наконец-то постарался и сделал что-то стоящее, — съязвил он.

— Вовсе нет, — Джилл слегка покраснела.

— Алик, оставь ее в покое, — Маренн недовольно взглянула на него. — Ешь, пей, что еще? У девочки есть мать, чтобы разбираться с ее проблемами.

— Кстати, отец у нее тоже есть, — Скорцени оторвался от партийной газеты, — вроде как. Так что поосторожнее.

— А еще жених и заботливый бригадефюрер в начальниках, — Алик закивал. — Девочка обеспечена, я не сомневаюсь. Как хорошо, что ничего этого не было у Ирмы, когда мы с ней познакомились. А то бы меня к ней и на пушечный выстрел не подпустили. Какой-то грязный докер из порта.

— Так что, Джилл? — Маренн внимательно посмотрела на дочь.

Сама она подумала, что, не дай бог, Кальтенбруннеру пришла в голову еще одна «светлая» мысль, и он решил послать в Арденны не одну женщину с блестящим знанием английского, а двух, чтобы американцам совсем уже не было скучно. Но вылет сегодня, группа сформирована, не поздновато ли?

— Мама, — Джилл подняла голову. — Я даже не знаю, как тебе сказать. Я всю ночь думала.

— Фелькерзам на дежурстве, вот она и думает, — хохотнул Алик. — А то бы думать было некогда. Ночью.

Джилл посмотрела на него обиженно. Но ничего не сказала.

— Ты помнишь мою подругу, ее зовут Ингрид, мы вместе заканчивали школу?

У Маренн отлегло от сердца. Дело касалось не Кальтенбруннера и даже не того, на что намекал Алик.

— Да, да, — Маренн кивнула. — Конечно. Очень приятная девочка. Отец у нее, по-моему, скрипач в филармоническом оркестре. Верно?

— Да.

— И что Ингрид? Ты с ней видишься?

— Она сейчас сама много занимается музыкой, играет на рояле. И будет концертировать. Кстати, у нее скоро первый концерт в Потсдаме. Она нас приглашала.

— Это замечательно, — теперь Маренн совершенно спокойно могла налить кофе себе. — Не знаю, смогу ли я, но ты сходи обязательно. И обязательно поздравь ее. Я попрошу бригадефюрера тебя отпустить. А что тебя смущает? — она намазала конфитюр на тост и положила его дочери на тарелку.

— Ты представляешь, мама, — Джилл придвинулась ближе и понизила голос. — Мы вчера встречались с ней в кафе. Ну, мы часто встречаемся. Это на углу Беркаер-штрассе. Мы пьем кофе днем, когда у меня перерыв. Ну я, конечно, прихожу в форме, не буду же переодеваться, чтобы попить кофе. Ингрид знает, что я служу в Управлении, но я сразу ее предупредила, что всякие разговоры о службе мне запрещены. Она это понимает, да ее и не интересует вся эта политическая ерунда, как она выражается.

— Мы, оказывается, ерундой занимаемся, — снова подал голос Алик, — с точки зрения молодых и хорошеньких женщин. Как обидно!

— Конечно, ерундой, по сравнению с фасоном ее платья, — ответила Маренн. — Так что случилось?