Арбат

Мочалкин никогда сразу не наседал на покупателя, как это делает попугай, едва несозревший читатель подойдет к столу и рысканет по обложкам в предвкушении наслаждения масляными глазами. Мочалкин издали, от края торгового пространства или ландшафта, обстреливал клиента прищуренным усмешливым взглядом и, если хотел, раздевал до скелета, до остова души, делая попутно рентгеноскопию кошелька. Он давал клиенту освоиться, оглядеться, впитать, можно сказать, запах его торгового пространства, проникнуться богатством тщательно подобранного ассортимента: тут были самые скандальные мемуары, отповеди, исповеди, трактаты, небольшая подборка-библиотечка для «голубых», семь ведущих шедевров для записных наркоманов, ну, например, непревзойденный, виртуознейший художник и мыслитель, беспределыцик подсознания, препаратор больных душ Уильям Берроуз, наверное и сам наркоман в прошлом, иначе откуда же знание таких глубин в его эпохальной «Мягкой машине», в романе «Джанки»… Впрочем, достаточно ему рекламы, а то зазнается. Но упаси вас бог спутать его с приключением прошлого века Эдгаром Берроузом, которого сейчас не продашь и за рубль. Поумнел народец. Нельзя не обронить ласковых слов и даже фраз в адрес такого мастера наркотической художественной тусовки, как Хантер Томпсон, автор романа «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», тоже украшение стола Мочалкина. Василий лично перечитал роман два раза с интервалом в месяц. Он расхваливал его перед покупателями не словами рекламных нудных и навязчивых приставал, а в форме беседы, задушевной беседы двух мирных, но истинных ценителей искусства. Вот его слова, запечатленные Костей на магнитофон для потомков и, возможно, для музея торгового искусства, который непременно построят торгаши вскладчину. Секите: «Это не роман, нет, это нечто большее, это закодированное словами биополе, трансформирующее при чтении в сознание все то, что переживал автор в момент созидания. Да вы пробегите глазами любую страницу, ну хоть здесь… Ну что, ловите, какая экспрессия, какой вулканище… Какой напор, эротический напор. Здоровый советский писатель, да и западный здоровый рядовой писатель так не сможет написать, хоть расшибись, это эмоциональный водопад больного гения. Вы замечаете, какая стилистика, какая силища языка, какие колоритные словечки, эта нарочитая грубость… Прочтешь сорок страниц — и ты заряжен энергией на весь день. Это не роман, это подзарядное устройство! На днях я купил кассету с фильмом Терри Гиллама по этому роману… Думал, получу еще большее удовольствие, чем от романа. Парадокс! Этот роман нельзя было экранизировать… Ведь фабулы нет. Это роман о состоянии души, о видении мира глазами больного, горячечного гения. Фильм слаб! Вся сила романа не в фабуле, а в самом тексте, в словесном ряде, генерирующем в читателе эмоции автора…»