Арахно. В коконе смерти

Анатолию пришлось сказать, что да. Хотя, честно говоря, хотелось ему не особенно. Видимо, не зря одноклассники дразнили его чукчей, который, как известно, не читатель.

— А-а почему тебя зовут турбореалистом?

— Кто зовет? — удивился Женя.

Толик попытался вспомнить, от кого конкретно он слышал эту характеристику. Никого не вспомнил, поэтому уверенно ответил:

— Да все!

— Все? — П…шкин растерянным взглядом обвел участников застолья, потом сообразил: — А! Это ты, должно быть, не расслышал. Я ТРУБОреалист. Причем с детства. С тех пор, как мы с пацанами в хоккей в трубе играли.

— В трубе?

— А где еще? — Евгений подался вперед, коснувшись колена Анатолия в жесте: «сам посуди».

«И этот туда же, — напрягся Толик. — Мало мне было Звездобола с его…», но Женя тут же убрал руку.

— Дворик-то крошечный, — сказал он. — Весь автомобилистами загажен. Одни качели покосившиеся торчат посреди бетонного пятачка. Хорошо, магистраль рядом проходит, а под ней — труба. Там летом ручеек течет, а зимой замерзает. Я один раз, когда свой конец трубы защищал, так башкой о чугунную стенку стукнулся — звезды увидел крупные и красные, как на форме у армейцев. А на следующее утро написал свой первый рассказ.

— Судьба трубача?

— Типа того. Я и теперь, веришь, иногда, когда творческий процесс пробуксовывает, прикладываюсь башкой к гармошке парового отопления.

Толик по-новому посмотрел на Евгения, особенно на его лоб с выступающей складкой, похожей на нарост.

Подумал: «А ведь он вовсе не такой уж пустой и никчемный человечишка, каким кажется с первого взгляда» и спросил:

— И что, помогает?

— Иногда, — пожав плечами, повторил П…шкин. Одновременно с десертом дали музыку. Ритм был волнующий, и Анатолий в числе многих с надеждой посмотрел на Кукушкину. Полезет на стол, как в тот раз? Пресытившись хлебом и не им единым, народ возжелал зрелищ. Пара пиарщиков… Толик с удовольствием повторил выражение про себя. Пара пиарщиков деловито подобралась и пригласила пару щукинских секретарш. И хотя музыка играла бодрая, затанцевали медляк.

Толик поджал губы. Вечно эти пиарщики воруют чужие идеи.

Он с тоской поглядел на низкорослого специалиста по «публичным связям», бережно обнимающего Златовласку, затем перевел взгляд на принесенное угощение. Есть Анатолий уже не мог. Пить… а это не исключено.

— А-а есть у вас… — интимно проворковал он в ухо откликнувшегося на мановение пальца официанта.

Уже через минуту на его левой ладони покоился «николашка», иначе говоря, закусь императора: кружок лимона, одна половинка которого посыпана солью, а другая — молотыми кофейными зернами. В правой руке Толика чуть подрагивал фужер с остатками коньяка.

— Не пойдет, — прищурившись, определил П…шкин. И ошибся. По крайней мере, на время.

Коньяк пошел, даже лучше, чем в прошлый раз. Ни капли мимо рта. Правда, подумал Толик, скажи сейчас кто, будто коньяк нужно смаковать, безжалостно плюну в рожу. Коричневой вязкой слюной.

Он поздно заметил, как оборвалась песня. Поднялся, опираясь рукой о спинку кресла, — и с облегчением скатился назад на сиденье, обнаружив, что Златовласку уже успели перепригласить. И кто — Валерка! Он же Звездобол, чьи неуемные конечности, казалось, созданы специально, чтобы колбаситься в одиночку в рваном дерганом ритме, но уж никак не для парных медленных танцев.

— Ну и пож-жалуйста! — Лимонно-кофейная пыль обиженно скрипнула на зубах.

Сидеть было приятней, чем стоять. Когда стоишь, становится слишком заметно, как кружится голова. А когда сидишь, создается иллюзия, что, напротив, это окружающая комната вращается вокруг тебя — медленно, в такт нехитрой песенке о том, как утомительны в России вечера.

Златовласка покорно «велась», подчиняясь воле партнера, мило улыбалась в ответ на болтовню Звездобола и словно бы не замечала банальности происходящего. На ее талии даже Валеркина ладонь лежала спокойно — на его счастье!

Анатолий мысленно примерил к Златовласке первую фразу: «Твои волосы, Лена… они как будто из золота».

И хотя не было в ней ни фальши, ни лицемерия, почувствовал, что его слегка затошнило.

Он опрокинул над фужером бутылку с вензелем, забыв, что уже опустошил ее. Пара янтарных капель оросила хрустальное дно. Толик обратил лицо к потолку и, подставив язык» подождал, пока они скатятся, затем, во избежание повторной ошибки, отправил бутылку под стол.

Мелодия казалась бесконечной, а треп Звездобола неиссякаемым. Анатолий наклонился, чтобы проверить шнурки на ботинках, имеющие обыкновение развязываться в самый неподходящий момент.

— Низкий старт? — одобрительно поинтересовался Женя.

— Н-ну… — неопределенно ответил Толик и поднялся заблаговременно, едва солист запел про «порывы и объятья».