Арахно. В коконе смерти

Толик медленно вернулся в исходное положение, пристроил пустую бутылку на подоконник у себя за спиной, провел рукой по вспотевшей челке-и только после этого напомнил себе, что неплохо бы сделать вдох. Оказывается, несколько секунд он задерживал дыхание. Более того, не слышал звук дверного звонка, который из резких назойливых поскуливаний перешел в непрерывный требовательный вой. На расстоянии вытянутой руки, рядом с тем местом, куда Толик поставил бутылку, лежала трубка радиотелефона — как связь с тем миром, с которым он практически распрощался. Потребность сделать последний звонок стала непреодолимой.

Так кому все-таки, если у Господа Бога слишком дорогие тарифы на входящие?

Кларе? Зачем? Пол-литра донорской крови ей сейчас важнее его запоздалых извинений. Да и не знает он телефона стационара, где она лежит со своими осложнениями. Это ведь только у нас, мужиков, все просто, с неожиданной злобой подумал Толик, а у этих баб… у-у-у, они не могут без осложнений!

Он сжал телефонную трубку в руке — до боли — и процедил с укором:

— Ну и сволочь же я! Ну и сволочь!

Помотал головой и повторил еще раз, почти восторженно:

— Ну и сволочь!

Он позвонил Борису, больше оказалось некому. Однако по домашнему номеру некое веснушчатое чудовище сообщило ему, что «папа жаделживается на лаботе», а с телефона в конторе никто не хотел снимать трубку. Тогда Анатолий помянул Бога, троицу и любовь и набрал номер Бориного мобильника. Тот тоже долго не отвечал. Восемь, десять, двенадцать раз в трубке повторилось стандартное «та-да-Да», предваряющее в мобильных телефонах нормальный длинный гудок.

Когда трубка разродилась наконец привычным «Да?», Толик готов был расплакаться от облегчения.

— Бо-о-о-орь-рь-рь! — позвал он, в пьяной улыбке растягивая губы.

— Да, Толь, — голос Бориса был пропитан нетерпением. — Ты по работе?

— Нет, по личному.

— Тогда лучше завтра. У меня четырнадцать центов на балансе осталось.

— Погоди, — заволновался Толик. — Это очень важно!

— Завтра о важном. Сейчас не могу.

— Завтра меня не будет! — почти выкрикнул он. — Тогда послезавтра.

И только «та-да-Да, та-да-Да…»

Толик зашвырнул трубку назад, в комнату. «Та-да…» — успела пропеть она, прежде чем с грохотом ударилась об угол тумбочки.

Он ненавидел себя за этот звонок, за пьяное желание всех любить и прощать. Даже тех, кто предал. Даже тех, кто продал. И обокрал. Да-да, ведь у него украли идею!

Именно сейчас, сидя на скользком карнизе, Толик с особой ясностью мог оценить всю скользкость давешней ситуации с рукописью. Как же ловко Боря подменил роли! Не сказав ничего по существу, аргументируя не столько словами, сколько сдвинутыми бровями и театрально дрожащим кадыком, он менее чем за минуту превратил Толика из гневного обвинителя в обвиняемого, не знающего, куда девать глаза от смущения. Спрашивается: что стоило Борису просто сказать:

«Я этого не делал. Не передавал Степану твоих черновиков». Даже возмутиться слегка: «Я, конечно, координатор проекта, но не настолько же!» Но нет, вместо этого он затянул что-то эмоциональное и сбивчивое, якобы от избытка чувств, что-то про Андрюшкино здоровье. Наверняка ведь рассчитывал, что его не дослушают, перебьют… как оно и случилось. В результате он так и не закончил своей торжественной клятвы! А если бы и закончил… Проблемы со здоровьем тоже бывают разные. Что значит, к примеру, для пятилетнего нахаленка, для этого вождя краснокожих, какой-нибудь насморк?

Толик зажмурился, обхватил пальцами лоб, надавил на виски. Кредит его доверия к Оболенскому стремительно таял, количество счетов, которые он хотел бы предъявить бывшему другу, напротив, росло с каждой новой мыслью, так что на балансе Бориной совести осталась сущая мелочь. Не больше четырнадцати центов. Когда Анатолий открыл глаза снова, в их взгляде не прочитывалось уже никаких чувств.

— Ну ладно, — равнодушно сказал он. — Смотри, Борь, сейчас будет невесомость.

В дверь уже не звонили-ломились. То ли взвод солдат, то ли былинное чудище о двадцати кулаках и десяти ногах в тяжелых ботинках. На балконе соседнего дома какая-то женщина в розовом наспех запахнутом халате жадно прильнула глазом к видоискателю миниатюрной камеры. Толик помахал ей рукой. «Круто, ты попал на Ти-Ви» — поздравил он себя и даже испытал мимолетное сожаление о том, что не сможет посмотреть ближайший эфир передачи «Вы — очевидец». Он также махнул рукой собравшимся внизу и улыбнулся им почти по гагарински. Уже скоро, обещал его взгляд. Скоро вы увидите то, ради чего топчете газон уже минут пятнадцать.

— Ну что, поехали?

Распирая руками оконный проем, Толик подобрал под себя сначала левую, затем правую ногу, оказавшись таким образом на корточках. Затем с усмешкой медленно опустился обратно, свесил ноги. Вставать на узком наклонном карнизе в полный рост показалось ему позерством. Сидя ли, стоя, лететь все равно двенадцать этажей. И только падать спиной вперед, пожалуй, было бы страшновато.