Аракчеев: Свидетельства современников

Мы Аракчеева лично не знали, но многое слышали о нем от людей, более или менее близких ему. Не только по кончине, но уже и при жизни был он живая легенда. Дом его на Литейной был каким-то таинственным, заколдованным замком: в нем обитал Змей Горыныч. Толпа с невольным страхом проходила мимо дома, любопытно и суеверно заглядывала с робостью в окна его, ничего особенного в нем не подмечала; тем более многое ей мерещилось. Для пополнения очерка, нами намеченного, соберем из памяти кое-какие сохранившиеся о нем впечатления. Общий вывод их заключается в том, что он был человек, выходящий из ряда обыкновенных людей. Он пробил себе дорогу сам собою. Но он и не пробивал ее, а просто шел и нечаянно дошел до высоты, на которой мы видели его. Он был бескорыстен, по крайней мере относительно и сравнительно. Обеспеченный и щедро обеспеченный милостью Императора Павла, он мог бы желать разбогатеть еще более. Случаи к тому были ему сподручны. Но он остался при том, что имел. Когда Император Александр пожаловал ему свой портрет, осыпанный алмазами, то он алмазы возвратил и просил дозволения носить один портрет. Охотно верим, что тут проглядывает отчасти гордость и желание отличить себя от других. Но все ли и многие ли способны иметь такое желание? Другой на месте его и также для отличия мог бы ходатайствовать о том, чтобы алмазы при портрете были покрупнее не в пример другим. Не чужды были ему гордость и надменность, но и их выказывал он не подобно другим. Пошлого чванства в нем не было. Он не хотел ослеплять город и толпу роскошью и пышностью. Он мог желать сравняться с Потемкиным в объеме власти; но по догадливости своей и благоразумию расчел, что Таврическая постановка и обстановка были уже не в духе времени. Он в будничной силе своей не гонялся за праздничными принадлежностями исключительного положения своего. Род жизни его был более домоседный; привычки мало изменялись и сохранили во многом первоначальную простоту темных и трудовых годов его. В блестящих собраниях двора какая-то суровость военного схимника отличала его от среды других сановников и вельмож. Эта черта личности его, ему врожденная или им благоприобретенная, могла также служить точкою сближения его с Александром. Известно, что и Государь был врагом роскоши и пышности. Гордость Аракчеева, когда выступала наружу, имела что-то саркастическое и высказывалась какою-то эпиграммою в лицах и в действиях. Некоторые из податливых сановников испытывали ее и бывали ее жертвами. Он знал их насквозь: хорошо ведал, что они готовы потворствовать ему и трусят пред ним, но вместе с тем всей душою ненавидят его. Он над ними подтрунивал, например, таким образом. Когда живал он в Грузине, многие сановники приглашаемы бывали им из Петербурга или сами усердно напрашивались. Туалетный этикет в то время везде еще строго соблюдался. Тогда черных нашейников не знали; не знали разных пальто и пиджаков. Фрак и белый галстух были необходимыми принадлежностями порядочных людей даже и на утренних посещениях. Разумеется, на официальных съездах у высокопоставленных личностей, у знатных особ обоего пола, соблюдение правил, в какой быть форме, было еще строже. Человек порядка, человек военной дисциплины и чинопочитания, каковым был старый гатчинец, не мог не держаться такой туалетной иерархии. Заранее распределено было, в каком виде явиться: в мундире ли с лентой или без ленты, во фраке ли без ленты или с лентою. Гости были о том заранее оповещены в Петербурге. Но когда на хозяина находил веселый час, а этот веселый час падал особенно на самые именитые личности, на станции Чудове ожидала их повестка, а которой означалось, что туалетная форма изменена, так что приходилось им возвращаться в город без допущения к лицезрению или просидеть несколько часов на станции, в ожидании посланного, который был отправляем курьерами в Петербург, чтобы привезти требуемые принадлежности одевания. Или вот еще потеха Аракчеева. В известный день недели проводил он вечер, кажется, у генерала Апрелева. Тут за партией бостона непременным партнером его была сановитая, престарелая личность, а именно, если не ошибаемся, светлейший князь Лопухин. На одном таком вечере хозяин предложил графу начать партию. «А где же князь Петр Васильевич?» — спрашивает Аракчеев. «Он прислал извиниться, что за болезнью быть сегодня не может». — «Какой вздор! Верно, старик поленился. Послать за ним!» И вот несчастный является. Садятся за ломберный стол, разумеется, с князем. Аракчеев, едва взяв карты в руки, подзывает кого-нибудь из присутствующих, отдает ему игру свою и, вставая, говорит ему: «Играй за меня, а мне сегодня что-то играть не хочется», — и тут же уезжает. Вот картина и драматическая сцена! Можно представить себе, как вытянулись лица хозяина и бледного князя. Шутка жестокая, неблаговидная, недостойная человека благовоспитанного. Совершенно согласны. Но Аракчеев и не выдавал себя за человека благовоспитанного. Он любил хвастаться тем, что учился и образовывал себя на медные деньги. Нельзя похвалить его за грубый и дикий поступок. Но, грешный человек, мне как-то нравятся зги проказы его: в них есть замысловатость и много комического, есть и саркастическая язвительность. Впрочем, рассказом этим мы едва ли угодим некоторым из наших общественных Катонов-цензоров[733]. Это, может быть, хотя несколько примирит их с Аракчеевым; после таких выходок его они скажут: нельзя не согласиться, что и в Аракчееве было что-то хорошее.