Аракчеев: Свидетельства современников

— Какое тут счастие! — с гневом возразил он мне и при этом рассказал о тех благодеяниях, которые он будто бы оказал генералу К[лейнмихел]ю, когда тот был еще в офицерских чинах, и горько жаловался, что К[лейнмихель] забыл его и никогда не навестит. Затем спросил меня, не желаю ли я осмотреть его комнаты, и когда я изъявил согласие на его любезное предложение — «Смотри, — сказал он, — почаще читай, что написано на стенке». Я, признаться, вначале не понял слов этих, смысл которых был для меня весьма загадочен. Камердинер повел меня по комнатам, роскошно отделанным; каждая комната имела свой инвентарь, где было вписано все, что заключалось в комнате. Инвентарь этот висел на стене, и рукою самого графа было надписано: «Глазами гляди, а рукам воли не давай». Тут-то стал мне понятен смысл его слов: почаще читай, что на стенке написано. Из всех комнат, мною осмотренных, особенно замечательна так называемая Александровская; называлась она так, потому что Император, бывая у Аракчеева, там занимался. В этой комнате сосредоточено было, так сказать, все величие Аракчеева, все прошедшее его славы, уже померкшей при покойном Николае. Так, на столе стоял мраморный бюст Александра на литом серебряном пьедестале, на одной стороне которого выписано было золотыми буквами письмо Государя к Аракчееву из Таганрога незадолго до кончины Его Величества. В этом письме Государь уведомлял его о расстроенном и почти безнадежном состоянии своего здоровья, уверял его в своей вечной дружбе и преданности к нему. На другой стороне — надпись такого содержания: «Кто осмелится прикоснуться к этому бюсту, тот да будет анафема, проклят!» Тут же стояла чернильница и хранилось перо, которым писал Император Александр; сорочка, в которой он родился, печать, им употребляемая; в стеклянном ящике сберегалась холщовая сорочка, в которой почил Александр и в которой Аракчеев завещевал себя похоронить; лоскут глазета от его гроба и множество писем и бумаг. На стене висели часы, которые однажды в год, а именно 19 ноября в 1 час (в день и час кончины Императора), играли «Со святыми упокой!..». Осмотревши комнаты, я возвратился в кабинет к графу Аракчееву. «Пьешь ли ты водку?» — спросил он меня и, получив отрицательный ответ, похвалил меня, сказав, что и он ее не употребляет, и приказал подать вина. Мы выпили.

На другой день в пятницу, в 3 часа пополудни, Аракчеев почувствовал сильную боль в груди (антонов огонь) и тотчас потребовал медика. При нем находился тогда в качестве домашнего врача некто г. Левицкий. Тот явился и увидал, что состояние графа безнадежно. Аракчеев начал бранить и медиков и медицину, требовал, чтобы продлили ему жизнь на два месяца, потом уменьшил этот срок на месяц, умолял, сердился. Наконец просил, чтобы послали за Арендтом[670] в Петербург. Я послал тотчас фельдъегеря, которых при графе находилось 6 человек, и тот полетел в Петербург. Между тем Аракчеев стал приходить в бешенство. Раздавались проклятия; наконец он взмахнул руками и одну из них всунул в рот с криком: «Проклятая смерть!» — и испустил дух в присутствии моем, в присутствии врача и камердинера. Омывши тело покойного, мы стали одевать его: надели на него холщовую рубашку, в которой умер Император Александр, облекли его в парадный генеральский мундир и положили на стол. Потом я запер двери и запечатал их своею печатью и печатью бурмистра и отправился во флигель спать. Вдруг в 4 часа ночи меня будят; говорят: «Пожалуйте, приехал генерал Клейнмихель». Я тотчас встал, являюсь. «Кто такой, и зачем?» — спросил генерал. Я объясняю. «Все ли благополучно?» — снова спросил меня К[лейнмихель]. «Все благополучно», — отвечал я. Тогда мы пошли в дом в сопровождении фельдъегеря, прибывшего с генералом. Я отпечатал и отпер двери. К[лейнмихель] вошел в Александровскую комнату и стал прибирать бумаги покойного, вынул письма из пакетов, пересчитал их и другие бумаги в моем присутствии, вложил в папку, запечатал и отдал фельдъегерю, который и отправился с ними в Петербург.