Аракчеев

Между тем Настасья Федоровна в действительности не заболела, а была зарезана одним из дворовых людей. Даллер знал об отношении Аракчеева к этой женщине и, желая постепенно подготовить его к жестокой правде, не сказал ему, что произошло на самом деле. Половину дороги граф мучился неизвестностью о состоянии своей возлюбленной. Однако на подъезде к Грузину ему повстречался штабс-капитан Кафка. Алексей Андреевич остановил коляску и спросил его о Настасье Федоровне. Кафка, не догадываясь, какой удар нанесет графу правдой, простодушно ответил: «Нет никакой помощи, ваше сиятельство, голова осталась на одной только кожице».

Аракчеев сначала застыл, как столб, а потом — когда дошел до него смысл сказанного — заревел диким голосом. Выскочил из коляски и бросился в траву, стал драть ее, рвать волосы на себе, крича при этом: «Убили, убили ее, так убейте же и меня, зарежьте поскорее!» Доктору с большим трудом удалось успокоить его и усадить обратно в коляску.

Когда Алексей Андреевич прибыл в имение, Настасья уже лежала на столе. Увидев ее мертвую, он впал в такое отчаяние, что, казалось, помешался рассудком. С рыданиями выскочил во двор к собравшимся возле дома дворовым, среди которых находился и убийца, еще ему неизвестный, рванул на груди своей мундир и закричал диким голосом: «Режьте меня! Лишайте, злодеи, жизни! Вы отняли у меня единственного друга! Я теперь потерял все!»

Бывший в Грузине Михаил Шумский, видя надрывное отчаяние Алексея Андреевича, послал гонца с сообщением о происшествии к отцу Фотию. Тот прибыл на следующий день и до самых похорон убиенной не отходил от Аракчеева, стараясь успокоить его объятую горем душу[198]. И несчастный граф немного успокоился.

Но когда совершалось погребение Настасьи и гроб с нею опустили в могилу, Аракчеев опять взъярился, в отчаянии кинулся за гробом, призывая истошным воплем зарезать его немедля и закопать вместе с Настасьей, без которой жизнь ему не нужна. С большим трудом его, всего в ушибах и царапинах, удалось вытащить из могилы.

Похоронил Алексей Андреевич свою Настасью в Грузинском соборе возле могилы, приготовленной для себя. На плите была сделана надпись: «Здесь похоронено тело мученицы Анастасии, убиенной дворовыми людьми села Грузина, за безпредельную и христианскую любовь ее к графу».

***

Утраты всегда раскрывают характер человека полнее, чем приобретения. Радость лишь слегка касается души и не способна извлечь из нее истинного ее звучания. А горе камнем наваливается на душу, исторгая из нее стон — этот самый чистый, свободный и искренний звук человеческой души.

Таким человеком, каким предстал Аракчеев после смерти Настасьи Минкиной, он прежде никогда еще и никому не представал. В жестоком и грубом временщике, в сановнике, всего себя отдававшем службе, явился вдруг человек с ранимым сердцем, способный глубоко и всей натурою своей предаваться скорби. С той же грубостью и жестокостью, с какими раньше действовал он, исполняя свой служебный долг, отправляя дела, порученные государем, вел он себя теперь, отрекаясь от данного долга и от всех своих государственных дел.

11 сентября 1825 года, то есть на следующий день после происшествия в Грузине, Алексей Андреевич направил статс-секретарю H. Н. Муравьеву[199] следующее письмо: «По случившемуся со мною нещастию и тяжкому разстройству моего здоровья, так что я никакого соображения не могу делать по делам мне вверенным; почему и благоволите ваше Превосходительство всеми делами бывшими в моем заведывании как по Канцелярии, так и по Комитету управлять и получаемые от Государя Императора конверты распечатывать, как равномерно и все письма на мое имя, а ко мне ничего не присылать, о чем я донес и Государю Императору».

В тот же день Аракчеев написал письмо генерал-майору А. А. Эйлеру, в котором повелел ему принять на себя командование Отдельным корпусом военных поселений.

Императору Александру граф написал 12 сентября: «Случившееся со мною несчастие потерянием вернаго друга, жившаго у меня в доме 25 лет, здоровье и рассудок мой так разстроился и ослаб, что я одной смерти себе желаю и ищу, а потому и делами никакими не имею сил и соображения заниматься; прощай, батюшка, вспомни бывшаго тебе слугу — друга моего зарезали ночью дворовые люди — я не знаю еще куда осиротевшую свою голову приклоню; но отсюда уеду. Верный слуга Г. А.».