Апсихе (сборник)

В первый вечер Апсихе разлила две с половиной бутылки крепкого напитка (для первого раза совсем неплохой результат). Около четырех утра вышла из автобуса на остановке в не самом спокойном районе и до дома должна была идти четыре часа. Конечно, ночью и минута может быть длиною в смерть. Но мысли были далеко от дома. Вдруг из машины, стоящей на темной улице напротив, донесся мужской крик, и в сторону Апсихе ринулись две девочки-подростка, одна испуганно кричала: «Помогите, помогите!» Взявшись за руки, они явно убегали подальше от того мужчины. Именно сейчас Апсихе могла бы испытать свою смелость и решимость. Но вместо того чтобы успокоить девочек и сказать, что у нее есть оружие (неважно, что никакого оружия у нее не было), пообещать защитить, поддержать, чтобы те не боялись, бежали, отвлечь внимание мужчины, она на крик о помощи ответила всего лишь вопросом: «А тот, в машине, он — опасный?» Девочки подтвердили и побежали дальше. Ну вот, думала позже Апсихе, вместо того чтобы дать все внимание и силы тем, кто боялся, она сама испугалась.

Разве не для того она ломает жизнь, чтобы научиться вести себя как полагается?

Ничего страшного не случилось — тот, в машине, уехал и оставил их в покое. Апсихе вернулась в целости и сохранности.

По дороге домой думала, почему в баре так тягостно и невыносимо густо. Тягостно, потому что там нет одной важной для Апсихе вещи: Иоганна Себастьяна Баха. Это имя не только говорит о существовании великого творца. Оно означает жизненные основы — если перестать искать и желать их, человеческая природа начинает сворачиваться. Бах — это чистота. Органическая неспособность верить в смысл труда, но только в смысл вдохновения и гения. Когда не звучит Бах, когда умолкает чистота и чуткость, в человеке начинает мерзко твердеть и стыть все, что объединяет его с самим собой и тем, ради чего родился. Грубые пальцы натруженных рук не почувствуют, какой — теплый или холодный у платана ствол, какая нежная и нескользкая клавиша рояля. Вот почему в баре было так бедно.

Во второй раз Апсихе пришла работать в бар с радостью и ножом в рюкзаке. Шла с целью — внести ясность и свет.

Как игривую насмешку над собой Апсихе приняла тот факт, что одинокие мужчины в баре заговаривают с ней, трогают ее, предлагают себя, хотя в других ситуациях те же самые мужчины издали обходили ее, даже, можно сказать, вовсе не видели. И уж скорее стол по вечерам запоет для Апсихе гимн Чили, чем кто-нибудь из них обратит к ней хотя бы малейший взгляд или слово. Самое удивительное, что они сами, казалось, этого не понимали.

Фантазия, ум, надежды, любопытство и знание, предчувствия зашли уже довольно далеко. Жажда, желание мужчин — тоже. Однако не нашелся еще такой мужчина, который взял бы ее до конца, взял бы ее всю-всю, а себя, нисколько не сомневаясь и не жадничая, бросил бы ей. Они любовались, желали, но ни один не осмелился. В чем дело? — не понимала Апсихе. Наверное, думала она, никто ее не хочет. Потому что если хочешь, то берешь и отгораживаешься ото всех, прячешь, пьешь и ешь! Как же иначе? Совсем иначе — если не хочешь.

Она шила многослойные одежды и наряды, в которые хотела одеть своего мужчину, она шила эти одежды уже давно, и никакой чужой мужчина не привлекал ее внимания, никакое чужое тело не было ей интересно, ни в какой другой душе не видела близкую своей. Пусть только покажется Его Божественность Вожак — Апсихе точила нож, хотя он уже был таким острым, что воздух кусками падал на землю, едва она брала его в руку.

Цель второй ночи в баре достигнута — продала всего лишь половину одной единственной бутылки дешевой текилы. Может ли быть большая чистота, чем отсутствие спроса на чертовы капли в баре? В ту ночь Апсихе была самой плохой продавщицей, какая только может быть. Вместо того чтобы предлагать клиентам выпить, она почти всю ночь простояла, подтанцовывая, у стены. Если иногда, чтобы убить время, и предлагала, а ей говорили «нет», Апсихе сияла и показывала большой палец. А если те, кого спрашивала, говорили, что не пьют, она радовалась и хвалила их. Заработала меньше малого, зато дорога домой была выстлана привычной улыбкой и сиянием глаз. Выйдя из ночного автобуса, вытащила из рюкзака маленький острый кухонный ножик, прикрыла его длинным рукавом и смело пошла к дому. Пока шла, думала, что в спектаклях, в которых она, может быть, когда-нибудь будет играть, сцены боли и печали, уже будут действовать так же, как сцены света и эйфории, в которые обычно вчувствовалась без особых усилий. С отчаянием ей всегда было сложнее договориться, чем с верой.

До самого дома не встретила ни одной живой души.