Апсихе (сборник)

Чтобы приблизить то спасительное событие, когда первого человеческого младенца нарекут Апсихе, надо каждого поместить в глупейшую и сильнейшую мысль, в непобедимую мысль, непобедимую, как и все остальные, но неосмотрительно забытую: человек не есть . Так же сильно, как и есть. И месиво из сладко-непретенциозного и инертного человеческого бытия или бытий, из его отношений с абсолютом, его способностей и наследий утрачивает, вокруг чего замешиваться. Месиво утрачивает размазанного самим собой человека.

И тогда пробудится и займется разум, какого еще не было. И начнется умирание сухих потрескавшихся голов, а кроющийся в которых мозг (или его отсутствие), к сожалению, есть и будет конечен, решен, ограничен. Визжащий покой начнется в головах, охваченных самым настоящим жаром и которые десять раз в секунду будут взрываться самой нежной, жестокой и прозрачной музыкой.

Сейчас кто-нибудь вынырнет

где камнем осегоднилось будущее

где прошлое хоть сколько-нибудь ощутимо

свалялось в чистейшую мерзость

шрама из ничего

может вынырнет кто-нибудь

преодолеть не могу

одиночеством просветленное красивостью полное

моих камней во рту твоем раскатанное понимание

словно врожденную позу

твою бесцветную невыхоленную позу

суставов и позу отсутствия непреклонности

на поверхности в невиданных пространствах

размытую

сейчас кто-нибудь вынырнет

может перебежит слуховым виадуком

в голову из головы

может горечь и влажность обтекаемой юности

может смрад нерешительности

может с размахом счастливого завершения

преодолеть не могу

твою бескрайнюю размытую на поверхности позу

ненужные при размывании суставы и скобы

сейчас вынырнет кто-нибудь

в своей обуви будет качать океан

и выполов во рту чертополох

пожелает силы

сосущим соки особенно трепещущих

безумцам лучше быть всегда

рядом с любящими и близкими существами

поэтому не трепещи

бесцветной не выхоленной позой

чтоб мы не развалились и не измазали песка

красной кашей страхов

сейчас уже кто-нибудь вынырнет

а ты

под ней под размытой поверхностью

где-то третьей рукой

не прекращаешь себя щекотать и мучить

и комкаешь себя в себе скрутившегося

пока радужка твоего девятого глаза

не перестает не устает воображать

как движется чистая

пухлость нижней губы

невзрослеющего мальчика

из которой не вырасти

представь что всё

во что ты веришь не сомневаясь — живет безумием

в чем видится цветник — болезненными огрызками

в ком видишь человека — всё еще чешуйчатоволосое

в чем видишь сказку — слизь в уголке корыта

и этот мост

превыше всех простершийся

подточенный червями желобок

довольно на таком мосту стоять

или искать такого человека

довольно в корыте со слизистой сказкой

сейчас и далее искать не здесь

и далее — выныривая кем-то

безумный взгляд —

это внутренняя или внешняя красота человека?

может кто-нибудь вынырнет

преодолеть не могу

важнейшим меж людьми всегда ведь было заслужить

любовь разнообразную

короткую сильную крепкую и красивую и конечную

любовь страха ненависти слабости любовь

упрямства хватающую за сердце и переменчивую любовь

и тогда можешь делать что пожелаешь

когда уж в тебя влюблены

хотя бы любовью уважения

или хотя бы равнодушного непризнаванья любовью

жестких императивов любовью

ошибок и их уничтожений

млеющей гордости и совсем идеальной

коленопреклоненной и испепеленной

выполненной любовью

якорями пронзившей глубины

отцом и матерью родившей детей

и тогда можешь вынырнуть кем-нибудь самым-самым

но порабощая любую чью-нибудь любовь прислушайся

как спешишь самого себя предупредить

что для каждого к тебе протянувшегося существа

ты будешь

всасывающим и искажающим

абсолютным незабываемым

преодоленным да не останется

впечатление завершенности

которое говорит

далее краски будут ярчать

Новеллы

Конь

«Иди ты!» — слышалось постоянно. С утра до ночи только «иди ты». Когда свистят пронзительные вестники утра и липкие сумерки задумывают для человека завтрашний день. Все «иди ты» да «иди ты». В корке хлеба и маленьком молитвеннике — «иди ты». Длинная седая коса до самой земли метет тротуар. В волосах мелкий мусор, а в ушах — «иди ты». Длинная-длинная, словно совесть, коса.

Плыли знойные летние сутки. По вечерам в курортном городе, на окраине которого жил Даниэль, загорались цветные фонари. Днем туристы, будто песок в пустыне, накрывали город. Рассыпа́лись по территории — тут пятеро потягивают холодный чай, там сто один лежит на пледе, выставив кожу, — и складывались в песочный узор, напоминающий орнамент пустыни.

Даниэль обходит город. Каждый день весь город, весь песочный орнамент. Идет, притопывая. Топает и метет улицы своей длинной-длинной косой, как совесть. Многие оглядываются, но он привык, уже не замечает показывающих на него пальцев.