Апрель

...Но я буду честным. Я должен... не ради них. Я просто не могу отказаться, Золотые перехитрили меня. Я видел Огонь. Я поцеловал Огонь. Я его принял. Я прошёл через Кристалл и оставил там часть себя. Она не отпустит на свободу Нимо...

...Кристалл растопыривал свои лучи, он вдруг показался забавным, вспомнилась сказка о маленьком мальчике, которого злая людоедка хотела посадить в печь — а мальчишка выставлял в стороны локти и колени так широко, что печь его не принимала.

— Ам! Я тебя не боюсь, Троготт. Давай, открывай, где ты там прячешься?

Ладони сделались голубыми в отсветах Кристалла. Только в самой глубине пульсировала, как сердце, алая искра.

Или как маяк.

...Ветер! Он взбесился. Я думал, оглушительный треск — это не выдержал корабль. Но, обернувшись, увидел багровую трещину, вертикальную, бежавшую от основания к вершине Рога. Из неё языком саламандры хищно рванулось пламя, заметалось и опало в Океан широкой, трепещущей лентой лавы.

Над Рогом медленно поднималось облако. Дым? От него удалялись облачка поменьше. Птицы! Как страшно... Почему они ждали так долго, разве не чувствовали надвигающейся беды?!

А куда им лететь? Я, Нимо, не знаю другой земли. Может быть, птицы знают? Маленькие, хрупкие комочки — куда им лететь?

Корабль подо мною дрожит — трепещет Бабочка. На ней убрали все паруса, и я вижу, как боцман напряжённо смотрит вверх — наступили мгновения, когда ни он, ни матросы ничего не смогут сделать для корабля.

Я вижу Аля — он больше не лежит на Гамаке, он распластался на бушприте, обхватив сияющий от солнца брус ногами — а руки вытянул вперёд. Бабочку и ветер влечёт вперёд наша общая воля, я вижу, Алю страшно, но он словно отделил от себя страх, и несётся впереди корабля. Я вижу его глаза — и в какой-то миг он видит меня.

Крошечные искорки влаги блестят на его локтях. Воздух вихрится, уже не поспевает за Бабочкой, Алю в лицо несётся упругий поток. Лёгкие волоски на локтях прилегли к коже...

Я — ветер! Я, Нимо! Я, как безумный, обнимаю Аля, шепчу ему какие-то бессмысленные слова — обрывки давно забытой песенки — и уношусь выше.

часть 3 Хранитель

Наверное, я всегда знал, что не стану Ветряным. Не помню, как появилось это знание, не помню, был ли я в этот миг потрясён им. Но в осознанной протяжённости времени оно было со мной, и я умел с ним ужиться, как с застарелой, ноющей болью.

Дети на нашей улице были уверены, что я-то как раз и есть будущий маг воздуха. Это странно, потому что, оглядываясь назад, я вижу себя слишком серьёзным, пожалуй, даже угрюмым ребёнком. Но другие, возможно, видели в этой замкнутости уверенность в избранности, а ещё — были и другие признаки, подсказанные детям сплетничающими взрослыми. Главное — у меня никогда не было матери и отца. Воспитывал меня дед.

Это была загадочная личность и значительный человек на Островах. Он занимал какую-то непонятную и неинтересную для меня в то время должность в Совете, владел превосходным особняком на Западном Крыле. Что дед считался влиятельным сановником, мне было понятно и по тому, с каким почтением приветствовали его люди — а он отвечал сдержанно и как будто отстраненно, как будто пребывая в мыслях где-то далеко. Таинственным он был для всех, и для меня особенно — как бы близко я ни наблюдал его.

Временами он пропадал надолго, и тогда я всецело оказывался на попечении древнего полуслепого и полуглухого слуги и его помощника, подростка слишком мечтательного, чтобы хоть сколько-нибудь мне докучать. Впрочем, думаю, я тоже не доставлял им хлопот — склонности к серьёзным проказам и опасным приключениям у меня не отмечалось.

Между мною и миром взрослых как-то само собой устроилось необременительное для обеих сторон согласие — я вел себя в меру благоразумно, и при этом понятия не имел о существовании так называемых "наказаний".

Для меня не было формальных запретов — и это тоже делало меня похожим на юных, беззаботных Ветряных, и каким-то образом сдерживало же в тех немногих авантюрах, на которые я решался. Мне не требовались "плохие" компании и скверные слова, чтобы самоутвердиться, а если я и затевал какой-то эксперимент или дальний поход, то всегда чувствовал некую границу, где следовало остановиться и повернуть назад.

Мне исполнилось десять, и как-то вечером дед позвал меня в свой кабинет, место, как тогда казалось, самое секретное и таинственное в мире.

Дед ошарашил меня первыми же словами:

— Ураз, представитель Золотых в Совете, считает, что ты должен стать магом Огня.

Непонятно почему эти слова вселили в меня ужас. Я не боялся Огня и в то время ещё не задумывался о тайнах Золотых. Может быть, меня так испугало слово "должен" и сама мрачность тона, неотвратимость изменений, внезапно надвинувшихся. Дед внимательно взглянул на меня и повернулся к окну.