Апраксинцы

— Если вы, тепереча, Авдотья Андреевна, не примете въ соображеніе то, что я есть, — говоритъ писарь, возсѣдающей съ нимъ рядомъ дѣвушкѣ,- и будете прямо тиранствовать надо мною единственно изъ своего плезира и гордости, то, можетъ быть, я несчастный, безвременно сойду въ могилу, и вы будете приходить сюда и оплакивать меня при пѣсняхъ соловья… скажите одно слово, да или нѣтъ…

— Не знаю… шепчетъ дѣвушка.

— Это ваше рѣшительное слово?

Дѣвушка молчитъ.

— Скажите одно слово: да или нѣтъ… снова пристаетъ писарь.

— Да, едва слышно отвѣчаетъ она.

Въ полисадѣ Евстигнея Егорыча поминовеніе родственниковъ было тоже въ разгарѣ. Онъ поминутно зазывалъ проходящихъ мимо знакомыхъ, пилъ съ ними и закусывалъ. Набралось человѣкъ пять; бесѣда шла очень интимная, — они обнимались.

— Что смотрите, какъ мы обнимаемся? — обратился Евстигней Егорычъ къ Манечкѣ и Матрешенькѣ

— Братцы, вотъ моя дочь и ея подруга, рекомендую; братцы посватайте женишковъ-то, ужъ больно имъ замужъ-то хочется.

«Изволь, изволь», послышались голоса, и компанія захохотала.

— Что ты дѣвицъ-то страмишь, Евстигней Егорычъ, замѣтила Пелагея Степановна.

— Ну, ужъ ты молчи, я знаю, что я дѣлаю. Гаврюшка, вотъ тебѣ цѣлковый-рубль, бѣги до погреба, возыми бутылку рому ямайскаго лучшаго; да смотри, живымъ манеромъ. Пунштиковъ выпьемъ, обратился онъ къ гостямъ.

— Не много-ли будетъ?

— Пейте! вѣдь влѣзетъ…

— Извѣстно, влѣзетъ, да все-таки…

— Ну, ужъ не разговаривай. А теперь водки выпьемъ.

Чрезъ нѣсколько времени принесенъ былъ ромъ и сдѣлавъ пуншъ.

— Вѣдь я брата поминаю, поймите вы это, говорилъ уже коснѣющимъ языкомъ Евстигней Егорычъ; на глазахъ его были слезы. — Брата роднаго, можно сказать, отца втораго… конечно, Богъ ему судья, все-таки онъ мнѣ добро сдѣлалъ…

— Это точно… отвѣтилъ гость, отеръ слезу и покачнулся.

— Примѣромъ онъ бывало скажетъ… Евстигней… ты, говоритъ, скотина, такъ примѣромъ, къ слову ежели, и я молчу… потому, пикни чуть слово, сейчасъ за волосья.

Евстигней Егорычъ размахнулъ руками, какъ-будто дѣйствительно кого-нибудь хотѣлъ схватить за волосья.

Въ это время къ ихъ полисаду подошла Ивановна съ Антиповымъ.

Антиповъ былъ молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати, одѣтый по-нѣмецки и въ лиловыхъ брюкахъ. Волосы его до того были напомажены, что казалось, съ нихъ капало. На шеѣ у него висѣла массивная золотая цѣпь, а на указательномъ пальцѣ правой руки сверхъ зеленой перчатки блестѣлъ брилліантовый перстень.

— Хлѣбъ да соль, проговорила Ивановна.

— Милости просимъ, отвѣтила хозяйка.

Сваха съ женихомъ прошли мимо.

— Евстигней Егорычъ, сейчасъ пройдетъ Ивановна съ женихомъ, такъ проси его къ намъ, шепнула Пелагея Степановна мужу — это Антиповъ, онъ къ Манечкѣ сватается.

Но Евстигней Егорычъ уже ничего не слыхалъ, онъ еще съ большимъ жаромъ разсказывалъ гостямъ о благодѣяніяхъ своего брата. Пелагея Степановна рѣшилась пригласить ихъ сама.

Минутъ чрезъ пять женихъ и сваха снова прошли мимо.

— Что все гуляешь, Ивановна, да ноги топчешь, поди, ужъ умаялась? Зашла-бы отдохнуть, — проговорила Пелагея Степановна.

— Да я не одна, родная, а съ кавалеромъ, вотъ все могилку знакомаго отыскиваетъ.

— Вмѣстѣ милости прошу къ нашему шалашу!

Они вошли въ полисадъ. При входѣ ихъ Манечка такъ и зардѣлась, вынула изъ кармана платокъ и изо всей силы начала сморкаться въ него.

— Чѣмъ подчивать-то: чайку, кофейку, мадерки, али пунштику желаете?

— Хмѣльнаго не употребляю-съ, а чашку чаю выпью.

— Не пьетъ, не пьетъ, ничего не пьетъ! шепнула Ивановна Пелагеѣ Степановнѣ.

— Что у васъ здѣсь тоже могилки сродственниковъ есть? спросила это Пелагея Степановна.

— Есть-съ, у насъ во второмъ разрядѣ-съ, только нашихъ тамъ никого нѣтъ-съ, тятинька въ отсутствіи, а родительница третій годъ померла-съ.

— Вотъ что въ сѣренькомъ-то платьѣ съ малиновой оборкой дочь ихъ и есть, а та ейная подруга, — шепнула ему Ивановна.

— Сколько здѣсь сегодня народу! — начала снова Пелагея Степановна! — халдѣевы здѣсь. Вы ихъ знаете?

— Знаю-съ; мы съ ними дѣла дѣлаемъ-съ.

— А вы чѣмъ торгуете?

— Рыбой-съ, у насъ садки… Сколько народу-съ, въ прошломъ году и половины не было-съ.

Евстигней Егорычъ и не замѣчалъ новопришедшаго гостя; онъ еще больше размахивалъ руками. Они уже пили по третьему стакану пуншу.

— Что, солнышко, воюешь, что воюешь, хоть-бы угостилъ чѣмъ, говорила ему Ивановна, — вишь, какъ толкаешься.

— А ты не вертись!

— Чего не вертись, ты-бы вотъ взялъ рюмку настоечки да и поднесъ-бы мнѣ…

— Жирно будетъ…

— Что-жъ, я такая же гостья…

— Какая ты гостья, шмоль! Уйди! нѣтъ — пришибу! Нечего по чужимъ могиламъ таскаться!…

— Охъ какой грозный, право, словно Иванъ Грозный!

Евстигней Егорычъ счелъ это наименованіе за обиду.

— А коли я Иванъ Грозный, такъ пошла вонъ! Только-бы брюхо чужимъ добромъ набивать! Да еще народу съ собой разнаго водишь. Пошла вонъ, и ты, молодецъ проваливай. Не проѣдайся, не проѣдайся!

— Матушка, Пелагея Степановна, на что же похоже? сперва пригласили, а послѣ вонъ гоните!

— Не задержали-ли?

Пелагея Степановна всплеснула руками. Антиповъ поставилъ чашку на могилку и опрометью бросился вонъ изъ полисада.