Аппендикс

Когда Геракл купил квартиру, мать почувствовала себя за пазухой у своего мальчика настоящей маленькой госпожой. Это было еще задолго до Ады, так что никто не смог помешать ей наслаждаться иллюзиями. Какое-то время она продолжала работать поломойкой, но делала это с уверенностью в своей судьбе. Наводя чистоту, она постукивала костяшками изуродованных работой пальцев по старинным стенам гостиной. Брат был против любых государственных структур и прятал деньги либо на счету у честных родственников, либо просто, вспоминая, как отец выкапывал ямы в полях или заброшенных бараках, чтобы на время сокрыть там добро, замуровывал их в стенах своих квартир, которых с годами становилось все больше. Три его склада-магазинчика со стороны могли показаться просто норами, полными рухляди. Как попало там стояла и лежала друг на друге неотреставрированная старинная мебель, пылились прислоненные к стенам картины. Но кроме младшего брата только узкий круг антикварщиков знал, что за шедевры иногда выставляет на продажу этот низкорослый, казавшийся нищим носатый тип. Сам Геракл восхищался ими, как охотник – добычей. Хвастливо и отстраненно.

Теперь уже постаревший, по зэковской привычке любивший поплакаться и пожалеть себя, когда под конец ужина в ресторане подносили амаро или граппу, он заводил козлиным блеянием народно-римские песни про маму, которая все еще ждет, или про ее сынка-сиротку, пришедшего посмотреть на разрушаемый самосвалом домишко своего детства.

Вообще-то, пусть и с разницей в десять лет, оба брата уже были старыми.

Пока старость самой странницы только вздыхала где-то из-за угла, ожидая своего момента. Вот и сейчас ей чудилось, что кто-то есть в ванной, кроме нее. Она посильней включила горячую воду и закрылась, пока в гостиной происходила эта нелепая и страшная драка.

В комнате звучал телевизор. Говорили по-французски. В телерепортаже палестинцы, босые и оборванные, как Христос Риберы, доказывали, что они существуют. Грустные и сытые, глянцевые израильтяне смущенно вели танки все-таки вперед. Французы, вытесняя память о своем Алжире и подменяя вековой католический антисемитизм борьбой за справедливость, бросали языковые стрелы гнева в сторону жестоковыйных. Так продолжался вечер.

Человечек барабанил в дверь ванной. С красным распухшим носом и выступившими крохотными слезами, он приказал ей одеться немедленно, и они, не попрощавшись даже с матерью, выбежали на улицу. Человечек расставлял носки широко в стороны и торопливо семенил к машине. Не глядя на нее, чудом успевшую вскочить внутрь, он рванул мотор. Молчаливо и мрачно, вплотную придвинувшись к рулю, он несся по полупустому городу так, будто бы вел не старый Фиат пунто, а какой-нибудь красный Феррари во время международных гонок, передачи которых он никогда не пропускал. «Бррр оу оу, взжууу», – на максимальной скорости грохотали моторы и визжали тормоза в ТВ перед худосочным болельщиком. Теперь он холодно бесновался за рулем и выглядел непреклонным. Такой почтительный и услужливый с вышестоящими, такой демократичный со студентами, которых он, выискивая в книгах фразы и записывая их трогательным почерком в тетрадь, пытался чему-то научить, Человечек не отказывал себе в удовольствии поизмываться над тем, кто, как он считал, только по ошибке или из корысти любил его.

Не то чтобы она не умела «выбирать мужчин», она просто не успевала подумать о выборе. Пощупать, примерить, подсчитать. Попадались какие попадались. Что может смертный пред неумолимостью божественной шутки? Венера с Либитиной накидываются на людей в самых неподходящих местах, вот как тогда на нее, на площади у храма Марии. И она продолжала сносить выкрутасы Человечка, спускаясь все глубже и глубже по извилистым, заплесневевшим лестницам его патологий. Следуя правилам странничества, в этом можно было найти даже горькое удовлетворение. И когда Человечек после очередной ссоры намекнул ей, что мог бы и донести о ее нелегальном прозябании в полицию, она подумала, что им, наверное, руководил сам Господь.

Увы, это была не последняя встреча с Гераклом. Братья делили одну мастерскую, расположенную в бывшем гараже, и, хотя старшему она была совсем не нужна, он, отмерив точное количество метров, которые ему причитались, на одной ее половине поставил антикварную мебель.

Однажды Человечек указал на еле заметный длинный седой волос, блестевший на столе брата. Она хотела было его просто смахнуть, но Человечек закричал на нее, объясняя, что брат поместил его туда не случайно, что так он проверяет, пользуются ли они его столом.