Аппендикс

-- Ты прав, благородная. Но облагораживает ли она руки?

-- Это слова. Я пойду, командор.

-- Хорошо, ты пойдешь.

Командор открыл глаза и еще раз, с каким-то ему самому до конца не понятным чувством повторил:

-- Хорошо, ты пойдешь.

(Вся диагностическая группа собралась во второй централи. Антрополог, стоя перед шаром ваятора, водил по его поверхности лучом карандаша, занимаясь тонкой доводкой, абсолютно невидимой и непостижимой для неспециалиста. Но когда он опустил руку и выключил карандаш, фигура в шаре зажила -- странной, неподвижной, мертвой жизнью.

-- Все, -- сказал антрополог. -- Хорош?

-- Хорош, -- откликнулся этнограф. -- Хорош и похож(

-- Человек( -- пробормотал археолог.

-- Нет, -- возразил антрополог. -- Похож, но не человек. Гуманоид Фигурного материка Планеты Больных Камней. -- И, обращаясь к командору, спросил: -- Кто пойдет в десант, командор?

-- Все равно. -- сказал тот. -- Любой Перед делом все равны, -- и, заметив протестующий жест психолога, добавил: -- Если это достаточно простое дело, конечно.

Он подошел к панели тоннельного морфеатора и, не глядя, нажал одну из клавиш будящего комплекса.

Одиннадцатую клавишу.

"0,4700191 галактической секунды Эры ХIV Сверхновой. Закончена общая подготовка десантника и проведен инструктаж.

0,4700195. Десантник занял место в хроноскафе.

0,4700200. Хроноскафу дан старт("

II

Они беседовали, сидя за угловым столиком а малом зале "Ванданж де Бургонь". Д(Эрбинвилль был хорошим собеседником, и разговор не носил натянуто-одностороннего характера, хотя Огюст принимал в нем все меньше участия. Вытянув длинные ноги и мечтательно улыбаясь, он слушал и лениво пощипывал виноградную гроздь. От легитимистов д(Эрбинвилль перешел к республиканцам и теперь ядовито высмеивал их одного за другим -- не всегда, быть может, справедливо, но, безусловно, остроумно.

-- Послушайте, Пеше, -- неожиданно спросил Огюст. -- Вы не верите в Республику?

Д(Эрбинвилль с сожалением посмотрел на него.

-- Неверие в вождей еще не говорит о неверии в дело, -- ответил он.

-- Странно( -- Огюст все так же мечтательно улыбался, глядя куда-то в пространство. -- Такой аристократ, настоящий аристократ, -- и равенство, братство(

-- Дорогой мой Огюст, мы с вами оба историки; и я думаю, вы должны понимать: строй может измениться, принцип же -- никогда. При тирании фараонов и при афинской демократии, при Людовике XIV и в конституционной Англии -- везде была и есть аристократия. И она будет существовать вечно, ибо при любом строе государству нужен мозг, -- а в этой роли может выступать только аристократия. Может измениться имя элиты, но ведь не в имени дело.

-- Дело в том, чтобы оказаться в ее составе, не так ли?

Д(Эрбинвилль молча пожал плечами, -- разве может быть иначе? Но вслух сказал:

-- Разве это так уж обязательно? Главное в конечном счете -- величие Франции.

-- А кем было создано это величие? Шарлемань и Людовик XIV, Роланд и Байяр( А потом -- потом пришли санкюлоты. Генрих IV хотел, чтобы у каждого француза была курица в супе, а они -- чтобы голова каждого порядочного француза лежала в корзине гильотины. Террор, казни, бедствия и разорение -национальный позор Франции! Конюх и пивовар, вотирующие смерть Людовика XIV! Вспомните судьбу Филиппа Эгалите: для того, чтобы оказаться в рядах новой аристократии, недостаточно прибавить к имени модное словечко. Надо либо сохранить старую элиту, либо сформировать новую уже сейчас. Ибо выскочка у власти -- тоже страшная вещь. Не потому ли Наполеон расстрелял герцога Энгиенского, что бедный корсиканец Бонапарт учился на деньги его деда? На вашем пути я вижу препятствия двух родов(

-- На нашем пути, -- поправил д(Эрбинвилль.

-- О, нет. Вы правильно сказали, Пеше, мы оба историки. Но в то время как вы ставите свое знание на службу моменту, я ценю знание само по себе. Я лишен всякого честолюбия. Кроме научного, разумеется. Для меня лавры Шампольона во сто крат ценнее лавров Наполеона. Я стою над схваткой, и мой взор устремлен в прошлое и будущее. Я могу себе это позволить, так как в настоящем не испытываю голода. Вы, Пеше, честолюбивы, а это самый страшный вид голода. Тем более, когда его трудно -- я не хочу сказать невозможно -утолить.

-- Не слишком ли вы пессимистичны, Огюст? -- спросил д(Эрбинвилль, разливая бургундское. -- Давайте лучше выпьем -- это вино способно даже самого мрачного пессимиста превратить в восторженного юнца.

-- В таком случае мне угрожает опасность стать младенцем, -- улыбнулся Огюст.

-- А бургундское вино здесь превосходно, -- сказал д'Эрбинвилль, пригубляя вино. -- Оно как хорошая любовница. Каждый глоток божественен, но предвкушение следующего -- еще лучше. Так какие же тернии вы видите на моем пути, Огюст?