Апозиопезис

Раны от ранее вонзенных игл все еще болели. Несколько уколов с эликсирами правды и субстанциями, улучшающими память, Данил получил внутримышечно. В основном — в ягодицы, в результате чего не мог лежать на спине. Потому-то он и вертелся с боку на бок на нарах, закутавшись в сырое одеяло и даже в два, поскольку он присвоил себе одеяло и Бурхан Бея. Его же турецкого сокамерника забрали на допрос после полудня, перед этим тот долго прощался, как будто они провели в камере несколько лет, а затем заявил, что его сейчас же и освободят, благодаря вмешательству турецкого консула, Рустем Бея, выполняющего роль посла Турции в Варшаве.

— Мы обязательно еще должны встретиться, господин инженер, — заявил Бурхан, крепко пожимая руку Данила. — Мне кажется, вместе нам удалось бы осуществить одно коммерческое мероприятие, понятное дело, когда все это уже прояснится. Меня спрашивайте по адресу: Краковское Предместье 91. И обязательно свяжитесь со мной, не пожалеете. Думаю, что это может стать началом замечательной дружбы.

То ли из рассеянности, то ли по какой иной причине, турок позабыл в камере свои вещи, которые вскоре будут переданы ему тюремными служащими, а пока что ими мог пользоваться Данил. От Бурхана осталась феска, кисет с табаком, трубка и спички; но инженер к курению относился равнодушно. Это чувство осталось у него еще со времен, предшествующих превращению в механоборга, когда он тяжело болел легкими. Так что теперь до вечера он сидел совершенно бездеятельно, после чего безрезультатно попытался заснуть. Холод и боль после пыток эффективно мешали сну. Хорошо еще, что не дошло до худшего: генерал, граф Розвадовский, принимая во внимание факт, что имеет дело с джентльменом, который к тому же сам признался, отменил применение уколов кислот и других едких субстанций, задача которых заключалась в размягчении допрашиваемого и делании его более открытым к вопросам следственной комиссии. Автомат Тысяча-сколько-то-там-который тоже старался действовать деликатно, и заключенного не покалечил. Он на него даже особо и не давил. В качестве «аллаверды» инженер часа два, бесстыдно фантазируя, плел, что только приходило на язык. Он щедро сыпал фамилиями придуманных заговорщиков, сдав с головой пару сотен несуществующих обывателей и нескольких совершенно правдивых, зато нелюбимых Данилом банкиров и судебных исполнителей, которым он ничего хорошего никогда и не желал. Полковник Кусов сдался уже после первого часа словесного поноса и исчез, зато Розвадовский внимательно выслушал каждое словечко, после чего вновь попросил у инженера совета по поводу собственной изжоги.

Данил уселся на нарах, трясясь от холода и усталости. Стоявшая посреди камеры свечка догорела и погасла. Не прошло и пары минут, как дверь в камеру с грохотом отворилась, и в средину вошли двое охранников. Они зажгли новую сальную свечу и ушли. Правила есть правила: в камере все время должен гореть свет. Инженер критически осмотрел свечку и по ее длине оценил приблизительное время горения. У него было где-то с час.

Он размотал одеяло и расстегнул сорочку, открыл дверцу на груди и осторожно сунул во внутренности собственного тела ладонь. Какое-то время что-то выискивал, в конце концов — сунул руку по самый локоть. Понятное дело, внутри у него столько уж пустого места не было, просто он сам инсталлировал, помимо механизма-шлюза в параллельные миры, постоянно открытый порт к вспомогательному пространству — подчиненного измерения, не соприкасающегося с какой-либо реальностью, существующего на самой обочине вселенной. Это небольшое подпространство с ограниченными размерами должно было служить всегда находящимся с тобой и рядом тайничком, правда, сам Данил пользовался им редко. К примеру, он никогда не прятал туда деньги, считая их слишком грязными, чтобы носить в груди. Внутри находились только две вещи: жестяной медальончик с Богоматерью — единственная памятка от матери, и небольшой, ничем не примечательный артефакт.

Инженер вытащил его с некоторой осторожностью и осмотрел в свете сальной свечки. В его руке находилась изготовленная из меди масляная лампа. Выглядела она не стоящей ни копейки архаичной рухлядью. Погнутая и поцарапанная, она не имела каких-либо украшений, форма у нее была самая простая и неинтересная. Довнар взял лампу за ушко и потер корпус. Теперь достаточно было подождать.

Сквозь щель в оконной фрамуге влетел клуб дыма, в углу камеры сформировалось нечто человекоподобное, из которого уже появилась могучая фигура Алоизия. На плечах негра был наброшен еврейский лапсердак, доходящий ему только до колен, а не до земли. В руке у лакея была наполовину объеденная копченая рыба. Увидав своего хозяина, негр спрятал ее в карман и отвесил поясной поклон.

— Приветствую тебя, хозяин, — произнес он своим глубоким словно колокольный звон, официальным голосом. — Сердце мое радуется, видя тебя здоровым. Я не мог дождаться вызова на службу.