Апостолы

И я подумал о Сатане, как ипостаси Бога. Четвертой ипостаси. Если «все есть Брахман», какая разница, кому поклоняться? Зачем творить добро, если добро и зло неотличимы друг от друга, и бог пребывает во всем?

— Кто такой «Бхайрава»? — шепнул я Андрею.

— Шива в своей разрушительной форме.

Эммануил покинул храм в сопровождении Шанкары и апостолов, и вышел к паломникам, собравшимся на равнине за городом: тысячи костров.

Они увидели Господа с его сияющим трезубцем и не менее сияющим лицом, с третьим глазом, пылающим, как еще один костер, и пали ниц. Над кострами пронеслось громовое «Ом», как вздох из океанских глубин, как слово творения, сказанное Богом или первым человеком, заключающим в себе всех будущих людей.

Шри Ланка, бывшее царство упрямого Раваны, чистого преданного Господа Шивы, не доставила нам хлопот.

В середине октября мы были в Дели.

Мы с Марком спустились в город на вертолете, чтобы осмотреть местность и подготовить торжественный въезд Эммануила в столицу, который планировался на завтра.

Был праздник Дуссера, посвященный Дурге, точнее Кали, победившей нескольких демонов с труднозапоминаемыми именами: Махишасура, Чонду, Мунду и еще каких-то, которых я не запомнил, как ни старался (честно говоря, даже не смог произнести). Праздник победы добра над злом. После Кали в роли защитницы добра и победительницы зла принять в этой роли Эммануила уже ничего не стоило.

По городу были развешены изображения непорочной девы Кумари, перед которыми служили пуджу и ученые пандиты читали катха — выдержки из индийских священных текстов, прославляющих богиню, обильно сдабривая их анекдотами и нравоучениями. Публика приходила в экстаз.

Одновременно праздновали Рамлилу, праздник Рамы, посвященный, в общем-то, тому же: победе добра над злом, точнее Рамы над Раваной. Вечером по всему городу гремели фейерверки, рассыпаясь огнями над улицами и парками.

Вереница автомобилей ехала по широкой белой дороге с золотыми перилами, и дорога слегка прогибалась под их тяжестью, а рядом плыли облака. На этот раз я оказался в одной машине с Матвеем. Эммануил ехал впереди, и был в своей обычной антропоморфной форме: то есть с двумя глазами и без трезубца. По его правую руку сидела Мария, а за ним — Андрей.

Матвей сочувственно посмотрел на меня.

— Ничего, Петр, милость Господня не долговечна.

Я пожал плечами. Никогда и не ощущал себя фаворитом.

Мы медленно спускались в Дели по извилистой мраморной дороге, висящей в воздухе.

Первое впечатление от города напомнило мне Рим. Да, я понимаю, что все это очень древнее, но почему бы все-таки не отреставрировать? Правда, улицы украсили к нашему выезду. Как и везде в Индии. Разноцветные флажки и гирлянды цветов.

Нас встречали толпы, так же, как и в Калькутте. Народ ликовал и бросал нам венки. Мы еле продирались через людское море. Медленно-медленно, не более десяти километров в час.

Господь поднял руку, и с неба посыпались цветы. Желтые, белые, розовые.

Наш путь лежал в новый храмовый комплекс, на открытие которого нас пригласил все еще действующий премьер-министр Арвинд Бихари Гхош. Наверное, надеялся сохранить место.

Мы остановились на площади, запруженной народом, возле огромного храма, белого с розовым. Стиль его архитектуры очень хотелось назвать византийским. Очень похоже на парижский Сакре-Кер. Пять высоких вытянутых куполов. Словно половинки кабачков. Но есть свой индийский колорит. Изысканный розовый декор. И купала рифленые, как тыквы. И каждый увенчан диском, вместо креста.

— Храм Калки, Бхагаван, — подобострастно объяснил господин Гхош.

Интересно, когда они успели сориентироваться.

Мы поднялись по белым ступеням и сняли обувь в храмовом предбаннике. Перед входом в главный зал премьер позвонил в колокольчик, чтобы предупредить «божество».

Храм был ничуть не меньше Собора Святого Петра, и заполнен до отказа. Толпа расступилась и пропустила нас вперед, к алтарю, перед которым все пали на колени и склонились до земли. Только Эммануил остался стоять.

Я украдкой смотрел на него. Господь слегка улыбался.

Мы поднялись. И я понял, что его так развеселило.

Алтарь был загорожен золотой решеткой, и там, на возвышении, верхом на белом коне, восседало точное скульптурное изображение Эммануила. Господь, словно смотрелся в зеркало. Только на мурти (то бишь идоле) были индусские одежды, тот самый белый умопомрачительный наряд, в котором Эммануил принимал в Двараке Чайтанью, а в руке — меч. Фоном служили стилизованные языки пламени.

И мне стало ясно, что премьер Гхош сохранит место.

Господь медленно подошел к золотой решетке и шагнул на ступени алтаря. Господин Гхош украдкой приподнял голову и с безграничным удивлением смотрел на Эммануила. Тот тем временем поднялся к коню, коснулся своего скульптурного изображения и исчез. Зато пламя за мурти ожило, забилось и зашипело, а скульптура повернула голову и подняла меч, засиявший так ослепительно, что я закрыл глаза.