Апокриф

Вместо морального удовлетворения от честно проделанной работы Тиоракис обрел неприятную основу для раздумий о том, насколько он виноват в увечьях совершено невинного человека. Особенно его расстроило, что он получил-таки своего рода благодарность, но не от того, от кого хотел бы. Гамед сообщил ему, что руководство боевой организации очень довольно споро и чисто проделанной работой по пополнению арсенала. Однако показать, что достигнутый боевиками успех его вовсе не радует, Тиоракис тоже не мог. Поэтому он отреагировал на слова Гамеда маской спокойного достоинства: дескать, суровый боец не придает особого значения мелкому делу и не преувеличивает своей роли в нем.

Достаточно быстро Тиоракис смог сбалансировать свое душевное состояние, найдя оправдания и для себя, и для дела, служить которому он взялся, несомненно, по собственному желанию. «Операция еще только развертывается, — объяснял он сам себе, — мне удалось осветить для «конторы» только самый краешек «Фронта». Если за него дернуть, — краешек оборвется и только. Большая часть террористической сети останется неповрежденной, не говоря уже о ее ядре, о котором я практически ничего не знаю. А вот продолжение моей миссии, как разведчика во вражеском лагере станет, скорее всего, невозможной. Высчитать виновника провала в этом случае сможет и полный дурак. А баскенцы вовсе не дураки. Другого агента в «ФОБ» у «конторы», возможно, и нет, а следовательно, боевики в будущем могут причинить гораздо больший вред… И ни в чем не повинных людей в итоге может пострадать гораздо больше… И гораздо сильнее….»

Эти рассуждения, скорее всего, были абсолютно верны, но картинку из теленовостей: фигуры в медицинских комбинезонах деловито загружают в машину скорой медицинской помощи носилки с окровавленным, стонущим человеком, — не удавалось окончательно свести из памяти, и она постоянно напоминала о себе, как некое размытое, но вполне узнаваемое клеймо.

Тиоракис продолжал таскать каштаны из огня для баскенцев (во всяком случае, так баскенцы из «ФОБ» думали), зарабатывая себе авторитет идеального связника и курьера. Ему все больше доверяли, тем самым неизбежно засвечивая все большее и большее число звеньев своей организации.

* * *

Гамед дал понять Тиоракису, что его очень ценят и пекутся о безопасности своего ценного помощника. Гамед даже не рекомендовал, а потребовал, чтобы Тиоракис прекратил где-либо и как-либо высказывать идеи сепаратистского характера и вообще изобразил бы, если и не деятельное раскаяние в своих «националистических заблуждениях», но, как минимум, полную потерю интереса к этой теме. Афишировать связи с баскенцами ему было запрещено с самого начала, ибо это был самый прямой путь попасть под пристальное наблюдение спецслужб и сводило на нет почти все преимущества использования иноплеменника в баскенских делах. Сам Гамед общался с Тиоракисом по лично разработанной конспиративной схеме и чрезвычайно гордился ее эффективностью: никаких признаков, что его протеже попал в поле зрения гэбэровцев, не обнаруживалось. Оно и понятно.

В какой-то мере Тиоракису стало, если не легче, то, во всяком случае, проще работать. Ему теперь не требовалось на людях постоянно держать себя в тонусе и демонстрировать свой «националистический радикализм». То есть, хотя бы в этой части своей жизни он мог оставаться почти что самим собой.

На подколки университетских товарищей, интересовавшихся, куда так быстро улетучился его политический запал, он только вымученно усмехался и вяло отшучивался: мол — ничто не вечно под звездами. Даже до предела обозленный на него редактор многотиражки сам как-то остановил Тиоракиса, пытавшегося с виноватым видом проскользнуть мимо, и, отечески потрепав за плечо, произнес несколько примирительных фраз: «Я слышал, вы взялись за ум, молодой человек? Ну, ну! Не переживайте так, по молодости случается… Зайдите как-нибудь., поговорим. Может быть, снова попробуем сотрудничать?» Тиоракис кивал, сокрушенно вздыхал и думал: «Подпустить или не подпустить для него слезу? Хотя нет, лишнее… наигрышем отдает…»

Мать тоже подуспокоилась. Уж дома-то он с особенным удовольствием дал понять, что его националистическим эскападам пришел конец, А когда, в связи с этой темой, его на язычок подцепила сестра, пришедшая в материнский дом со своим супругом (она недавно вышла замуж), Тиоракис довольно резко оборвал ее: «Все, Совиле! Это забыто! Если не хочешь поссориться, — не вспоминай».