Апокалипсис Томаса

— Стойла чистые, словно операционная.

— Чистые, очень чистые.

— Да, но кто чистит стойла?

— Кто-то.

— Все свежевыкрашено и вымыто.

— Вымыто.

— Но почему… если нет лошадей?

— Действительно, почему? — спросил шеф.

— Может, он собирается завести лошадей?

— Такие дела.

— Так он собирается завести лошадей?

— М-м-м-м.

Шилшом собрал кучкой нарезанную курагу и отправил в миску для смешивания.

Из мешочка высыпал на разделочную доску половинки ореха пекан.

— Сколько прошло времени с той поры, когда в Роузленде были лошади?

— Много, очень много.

— Наверное, лошадь, которую я иногда вижу на территории поместья, принадлежит соседу.

— Возможно, — он начал рубить пополам половинки ореха.

— Сэр, вы видели лошадь? — спросил я.

— Давно, очень давно.

— Громадного черного жеребца высотой больше шестнадцати ладоней[2].

— М-м-м-м.

— В библиотеке много книг о лошадях.

— Да, в библиотеке.

— Я нашел ту лошадь. Думаю, она фризской породы.

— Такие дела.

— Сэр, чуть раньше вы заметили странный свет за окнами?

— Заметил?

— Я про мавзолей.

— М-м-м-м.

— Золотистый свет.

— М-м-м-м.

— М-м-м-м? — спросил я.

— М-м-м-м.

Если по справедливости, свет, о котором я упомянул, мог видеть только человек, обладающий моим шестым чувством. Однако я подозревал, что от шефа Шилшома мне не услышать ничего, кроме лжи.

Шеф нагнулся над разделочной доской, так пристально всматриваясь в орехи, что напоминал мистера Магу[3], пытающегося прочитать надпись мелким шрифтом на пузырьке с таблетками.

Чтобы проверить мою версию, я спросил:

— Около холодильника мышь?

— Такие дела.

— Нет. Извините. Это большая старая крыса.

— М-м-м-м.

Он тянул на отменного актера, если только работа действительно не увлекала его.

Я соскочил с высокого табурета.

— Не знаю почему, но я собираюсь поджечь свои волосы.

— Действительно, почему?

Повернувшись спиной к шефу, я направился к двери на террасу.

— Может, они станут гуще, если время от времени сжигать их.

— М-м-м-м.

Резкие звуки, сопровождающие рассечение пополам половинок ореха пекан, внезапно смолкли. В одной из четырех стеклянных панелей верхней половины двери на кухню я видел отражение мистера Шилшома. Он наблюдал за мной, его лунообразное лицо белизной не сильно отличалось от униформы.

Я открыл дверь.

— Заря еще не пришла. Возможно, здесь бродит какой-нибудь кугуар, пытающийся найти незапертую дверь.

— М-м-м-м, — ответил шеф, прикидываясь, что слишком занят работой, чтобы обращать на меня внимание.

Я переступил порог, потянул за собой дверь, закрывая ее, пересек террасу, направившись к первой дуге ступеней. Постоял там, глядя на мавзолей, пока не услышал, как шеф запер дверь на оба замка.

Когда до зари оставалось лишь несколько минут, вновь из дальнего угла большого поместья раздался крик негагары, последний в эту ночь.

Печальный звук напомнил мне часть сна об Освенциме, из которого меня вырвал первый в этой ночи крик: «Я голодный, исхудавший, рою землю лопатой, боюсь умереть дважды, что бы это ни значило. Землю я рою не так быстро, как хотелось бы охраннику, он вышибает лопату из моих рук, стальной мысок его сапога рвет мне кожу на правой руке, но из раны не бежит кровь, к моему ужасу, из нее сыплется серый пепел, ни единого уголька, только холодный серый пепел сыплется, сыплется, сыплется…»

Я уже шагал к эвкалиптовой роще, когда небо начало светлеть на востоке, проглатывая звезды.

Аннамария, леди Колокольчик, так же, как я, находилась в гостевом домике Роузленда три ночи и два дня, и я подозревал, что наше время в этом гостеприимном поместье быстро подходит к концу. Чувствовал, что третий день закончится насилием.

Глава 4

Между рождением и похоронами мы живем в комедии тайн.

Если вы не думаете, что жизнь загадочна, если верите, что все предопределено, тогда вы не обращаете внимания на происходящее вокруг или делаете себе наркоз спиртным, наркотиками, подбадривающей идеологией.

А если вы не думаете, что жизнь — комедия… что ж, дорогой мой человек, вам лучше поспешить на собственные похороны. Остальным нужны люди, с которыми мы можем посмеяться.

В гостевом домике — заря уже расцвела — я поднялся по спиральной каменной лестнице на второй этаж, где жила Аннамария.

У леди Колокольчик юмор суховат, но загадочности в ней больше, чем комедии.

Едва я постучал по двери в ее апартаменты, как дверь распахнулось, будто легкого прикосновения костяшек пальцев к дереву хватило, чтобы сдвинуть задвижку и привести петли в движение.

Два узких окна, далеко отнесенные от наружной поверхности башни, выглядели прямо-таки средневековыми. Казалось, что Рапунцель свешивала через них свои длинные волосы, и ранним утром они пропускали в комнату малую толику солнечного света.