– Лялюша! Про тибя тоже не забыв, – и бросил маме мешок. Ого! Ей большой мешок. А мне? Мама скрылась в другой комнате.
– Тибе, дочурочка, ще веломашину женскую привез. Завтра у багаже з Лелюю возьмем. Прямо на дороге подобрав, сам починив. Не новая, правда, но ездить ще можна. А главное, дочурка, ты у меня актриса. И я тибе привез главный подарык! Исключительно артистическое платтика. Усе у каменнях… Такое тяжелое, черт. Его вже у самом Берлине старушка на базаре за сахар отдала. Я ей ще и хлеб у придачу – а она аж руки лезить целовать. «Да што вы, мам, якой я пан? – паном меня называить. – Берите, ешьте на здоровье». Так она меня расстроила.
Чтобы увидеть это платье, надо представить себе павлиний хвост, только не из перьев, а из бисера и переливающихся камней. Таким оно было сзади, а впереди платье было короче и висели гирлянды бисера, как на абажуре. К этому платью были еще зеленые атласные туфли на высоком тонком каблуке 35‑го размера – «ну вокурат, як у дочурки».
Как же папа мой восхищался! Только он так умел: «Вот ета да! Як я угадав. А сидить платтика – як тут было. Ну, дочурка, ты щас в меня настоящая пава! Утрушкум у во двор оттак, у етым платтике и выйди – усех соседей на лупаты положишь! Во папусик так папусик! Во ето Марк Гаврилович…»
Мы услышали, как в соседней комнате что-то тихо замурлыкала мама. Мама пела редко. Слух у нее был неважный, и она боялась наших насмешек. Она напевала «Осень», и в ее пении чувствовалась особенная, ее собственная радость и тайна. Мы с папой переглянулись – как-то забыли про маму – и вошли к ней. Она испуганно повернулась и вопросительно посмотрела на папу.
На ней было рыжее шерстяное платье, все в замысловатых сборках, с плечиками, на шее большие янтарные бусы, а на плечах чернобурая лисица – предел мечтаний каждой женщины в то время. В руках мама держала коричневую крокодиловую сумку.
– Ну девки, якеи вы в меня. Як на Первое мая! Во ета семья! Вот тибе, Лялюша, и Марк Гаврилович!
Мама собирала на стол все, что было в доме. Мы не переодевались. Папа сказал: «Ета праздник семьи. Хай усе нарядные будуть».
И опять папа полез в мешок. Опять замирает сердце. Опять жду, затаив дыхание. Он вынул что-то белое, тяжелое, состоящее из рожка и станка, на котором кружочек с цифрами. Папа подмигнул мне, приложив рожок к уху и громко, на всю квартиру произнес: «Алле! Елена Александровна! Здравие желаем! 3 вами говорить ваш любимый муж – Марк Гаврилович Гурченко! Як меня слышите? Не слышу вашега ответа…»