Анж Питу

– Видели ли вы парижанок во время штурма Бастилии, когда под огнем, под пулями они призывали мужчин взяться за оружие, грозили кулаками вашим закованным в броню швейцарцам, выкрикивали проклятья над убитыми, поднимая и зовя в бой живых? Видели ли вы, как они варят смолу, катят пушки, одаривают храбрых воинов патронами, а робких – патронами с поцелуем в придачу? Знаете ли вы, что по подъемному мосту, ведущему в Бастилию, прошло столько же женщин, сколько мужчин? Знаете ли вы, что, пока мы с вами ведем беседу, они орудуют кирками, разрушая стены Бастилии? О, государыня, примите в расчет парижских женщин, примите в расчет их, а заодно и детей, которые отливают пули, точат сабли, бросают булыжники с седьмого этажа; примите их в расчет, ибо пуля, отлитая ребенком, убьет вашего лучшего генерала, сабля, наточенная им, подкосит ваших лучших лошадей, а камень, брошенный им с высоты, разобьет головы вашим драгунам и гвардейцам. Примите в расчет и стариков, сударыня, ибо если они уже не в силах поднять шпагу, они в силах послужить щитом своим сыновьям. В штурме Бастилии, государыня, участвовали и старики; знаете ли вы, что делали эти старики, которых вы не принимаете в расчет? Они становились впереди юношей и те целились во врага из-за их спин, так что пули ваших швейцарцев впивались в тела бессильных стариков, служивших крепостной стеной мужчинам в расцвете лет. Примите стариков в расчет, ибо это они вот уже три сотни лет передают из рода в род рассказы о насилии, которому подвергались их матери, о полях, потравленных во время барской охоты, о бедствиях их сословия, страждущего под пятой феодалов, и, наслушавшись этих рассказов, сыновья хватают топоры, дубины, ружья, все, что есть под рукой, и отправляются убивать, заряженные стариковскими проклятиями, как пушка заряжена порохом и ядрами. В этот час в Париже все – мужчины, женщины, старики, дети – славят свободу, избавление от гнета. Примите в расчет всех, кто кричит, государыня, а их в Париже восемьсот тысяч душ.

– Триста спартанцев, господин де Шарни, победили армию Ксеркса, не так ли?

– Да, но сегодня на месте трехсот спартанцев – восемьсот тысяч парижан, а на месте армии Ксеркса – ваши пятьдесят тысяч солдат.

Побагровев от гнева и стыда, королева воздела кулаки к небу.

– О, пусть я лишусь трона, пусть ваши пятьсот тысяч парижан растерзают меня в клочья, лишь бы мне не слышать подобных речей от человека из рода де Шарни, моего слуги!

– Если этот человек говорит вам подобные вещи, государыня, значит, он видит в этом свой долг, ибо в жилах этого де Шарни нет ни капли крови, которая не была бы достойна его предков и не принадлежала бы вам.

– В таком случае пусть он идет вместе со мной на Париж и вместе со мной погибнет.

– Погибнет с позором, – подхватил граф, – не оказав сопротивления. Мы даже не сможем начать сражение, мы растворимся в ночи, как филистимляне или амаликитяне. Идти на Париж! Да знаете ли вы, что в тот час, когда мы войдем в Париж, дома обрушатся на нас, словно волны Красного моря на фараона; имя ваше будет проклято французами, а дети зарезаны, как волчата.

– Как же мне погибнуть, граф? – надменно спросила королева. – Научите, молю вас.

– Как гибнут жертвы, государыня, – почтительно отвечал де Шарни, – как гибнут королевы, улыбаясь и прощая тем, кто отнимает у них жизнь. Ах, если бы у вас было пять сотен тысяч таких слуг, как я! Тогда я сказал бы вам: «Уедем нынче же ночью, и завтра вы воцаритесь в Тюильри, завтра вы возвратите себе трон!»

– О! – вскричала королева. – Неужели вы, моя последняя надежда, отчаялись в победе?

– Да, государыня, я отчаялся, ибо вся Франция поддерживает Париж, ибо ваша армия, даже если она победит в Париже, не сумеет совладать с Лионом, Руаном, Лиллем, Страсбургом, Нантом и сотней других ощетинившихся городов. Будем мужественны, государыня, спрячем шпагу в ножны!

– А я-то старалась собрать вокруг себя самых отважных воинов, а я-то пыталась вдохнуть мужество в их сердца! – воскликнула королева.

– Если вы не согласны со мной, государыня, прикажите – и этой же ночью мы двинемся на Париж. Вам стоит сказать одно-единственное слово.

В голосе графа звучало такое самоотвержение, что королева испугалась сильнее, чем если бы он проявил строптивость; в отчаянии, не в силах совладать с собственным надменным нравом, она бросилась на софу.

Наконец, подняв голову, она спросила:

– Граф, вам угодно, чтобы я ничего не предпринимала?

– Я имею честь дать вашему величеству именно такой совет.

– Я послушаюсь вас. Возвращайтесь на свой пост.

– Увы, государыня, вы гневаетесь на меня? – спросил граф, глядя на королеву печальными глазами, в которых светилась неизъяснимая любовь.

– Нет. Дайте руку.

Граф с поклоном протянул королеве руку.

– А я забыла вас побранить, – сказала Мария-Антуанетта, пытаясь улыбнуться.

– За что, государыня?

– Как же: ваш брат служит мне, а я ничего об этом не знала.

– Я вас не понимаю.

– Нынче вечером молодой офицер гусарского полка Бершени…

– Это мой брат Жорж!