Антошка Петрова, Советский Союз

Антошка дядьке завидует. Из презренного оболтуса, совершающего тайные набеги на ее копилку да сшибающего где придется до получки трешку-другую, он вдруг превратился в ее глазах в уважаемого человека, который, если захочет, может с утра до вечера кататься с первого этажа на девятый и обратно на новеньком, не загаженном еще лифте; может плескаться под душем хоть по сто раз на дню; или, скажем, выйти на балкон и, с хозяйской гордостью окинув взором грохочущую стройку, вспомнить стихи из «Родной речи» – «через четыре года здесь будет город-сад».

Всего полчаса прошло с того момента, когда вместе с напрягшейся для штурма толпой Антошка следила за обшарпанным автобусным стадом, пасущимся на другом краю площади. Столпившиеся кучкой шоферы не спеша покуривали, картинно сплевывали и отнюдь не торопились, грузно плюхнувшись на водительское сиденье, вальяжно подрулить к остановке.

Иногда, уже заведя мотор и взявшись за ручку дверцы, «шофера» вдруг пускаются друг с другом в долгие и, кажется, злорадные переговоры, а будущие граждане-пассажиры терпеливо поджидают, или, как часто в городе шутят, «подъевреивают». Лишь изредка кто-нибудь взрывается и материт поступенчато и автобусы, и шоферов, и городское начальство, и все на свете.

О сидячем месте Антошке не приходится и мечтать. Даже если удастся порой юркнуть в салон раньше других, то как набьется полный автобус, так обязательно какая-нибудь бабка нависнет своей безразмерной грудью, зашмыгает носом и давай стыдить – безобразие, дескать, совсем молодежь обнаглела – места старшим не уступють.

Хочешь не хочешь, приходится вставать. Стоит же бабке на Антошкино место пристроиться, как тотчас неизвестно куда девается праведный гнев с одышкой и начинается фальшивая воркотня типа «спасибо, внученька, настоящая пионерка, давай узелочек подержу».

Повиснув на поручнях, Антошка язвительно думает: «Как же, дурочку нашла, подержит она. Одна такая уже подержала!» Ей ли не помнить, как однажды доверила она свой узелок такой же вот доброхотке, а потом, как оттеснили назад да как сжали со всех сторон до полного выпучивания глаз, так бабуся и испарилась неведомо куда вместе с узелком.

Долго еще небось потом наслаждалась Антошкиной мочалкой, шампунем «Русский лес» и почти новым куском «Земляничного» мыла. А бельишко чистое скорей всего на тряпки извела, ей-то оно и на нос бы не влезло.

Крепко досталось тогда Антошке от матери за излишнюю доверчивость. Мало не показалось!

За воспоминаниями она не заметила, как автобус тронулся; как побежали за дребезжащими стеклами сначала высеребренные дождями поселковые заборы, с тихонько подглядывающими из-за них кудрявыми головками золотых шаров да настырно прущей крапивой; как надвинулись потом кирпичные громады хлопчатобумажного комбината имени 25-го Октября; очнулась лишь, когда замелькали пыльные липы улицы Ленина и новой волной пассажиров ее, как пушинку, оторвало от поручней, закружило и приплюснуло к стеклу задней площадки рядом с билетной кассой.

Если уже от конечной автобус отчаливает с изрядно набитым брюхом, то на подъездах к центру приходится удивляться, как он только не лопнет! С людьми же происходят прямо-таки сказочные превращения.

Казалось бы, только что стояли на остановке люди как люди. У всех свои заботы, каждый сам по себе: один в дырявых трениках с выгоревшим рюкзаком за плечами едет окучивать свой ненаглядный огородик, другая, прознав, что где-то дефицит выбросили, спешит урвать его, пока другие не расхватали; третий не чает, как после смены засесть дома с газетой перед тарелкой дымящихся щец; четвертая предвкушает, как будет языком чесать про соседей, обосновавшись на лавочке перед подъездом.

Стоит же появиться автобусу, как все эти отдельно стоящие граждане и гражданки устремляются в атаку стальными рядами, чтобы по головам ближних втиснуться в салон, слиться с ощерившим каменоломни ртов и воздевшим к поручням волосатую чащу рук многоголовым драконом и потерять сочувствие к оставшимся на улице. Пока сами лезли, напирая на неподатливую костистую стену, так кричали: «Подвиньтесь, братки, чай, не баре… всем ехать надо», – а стоило укрепиться в пассажирском статусе, как тут же давай понукать водителя: «Поехали, и так тесно, аж дышать темно!»

Те на остановке еще пытаются зацепиться за подножку, а уж из салона им кричат:

– Куда прете, автобус не гандон – не безразмернай. Пешком идите – здоровее будете.

– В войну всю Европу пехом протопали, а щас пару остановок пройти слабо…

А с улицы им отвечают:

– Вот вы бы и шли пешком – с пустой башкой, чай, и ходить легче…

Наконец, после отчаянных шоферских увещеваний и угроз, оставив непроглоченную толпу дальше томиться на остановке, автобус сыто отваливает и начинает трястись по давно не ремонтированной мостовой, зияющей «выебинами да колдоебинами».

При каждой встряске его внутренности утрамбовываются и урчат:

– Ну, ты, начальник, полегче на поворотах, не картошку везешь!

А водительский голос урезонивает:

– Не больно-то понукайте, не запрягли еще.

То там, то тут вспыхивают ядовитые язычки скандалов.