Антошка Петрова, Советский Союз

Автобус поехал дальше, и перед Антошкиным взором поплыли старые, покосившиеся постройки обреченного на слом частного сектора – подслеповато прищурившиеся из-под наличников домишки, с такими же подслеповатыми старухами за пыльными стеклами, беспечными курами на крылечках, облезлыми половиками на заборах.

Еще минута, и загрохочет вокруг стройка, автобус станет полупрозрачным, Антошка плюхнется на заднее сиденье и будет следить за бывшими пассажирами, шагающими вперед, но одновременно убегающими назад вместе с уменьшающимися в размерах домами, котлованами, рыжими песочными горами и чахлыми саженцами вдоль дороги, проложенной на месте бывшего леса.

Когда-то они с матерью часто приезжали сюда по выходным. Народу на речке и в лесу было хоть пруд пруди. Вся округа так и звенела от голосов, ударов волейбольного мяча, песен под гармонь и комариного зуда.

Сойдя с автобуса, они углублялись в лес по сиреневатой, пятнистой от тени и выцветших фантиков тропинке и долго бродили в поисках свободной полянки, то и дело натыкаясь на раскинувшие свои одеяла и гамаки компании отдыхающих.

В просветах между деревьями виднелись нелепо, точно медведи в цирке, расхаживающие босиком по скрывшимся в траве сучкам пузатые фигуры в семейных трусах и цветных комбинашках. Дорогу перебегали мокрые, до посинения накупавшиеся пацаны. Из кустов несло костерком, шашлыком, и слышались возгласы типа «чтой-то стало холодать, не пора ли нам поддать», «вздрогнем» и «дай бог, не последнюю».

Антошка с завистью оглядывалась, ей страсть как хотелось в этот шум и гам, у нее слюнки текли при виде тех раздавленных помидоров и крутых яиц, но мать твердой рукой уводила ее от чужого веселья, и приходилось тащиться все дальше и дальше, пока наконец они не располагались где-нибудь в тиши, вблизи муравьиной кучи или осиного гнезда…

Давно это было. Теперь на месте бывших зарослей высятся девятиэтажки и зияют котлованы. Почти пустой автобус весело дотрюхивает до конечной, а Антошка, как всегда не вовремя, задумывается над законом невезения, хорошо изученным ею на разнообразных примерах из жизни соседей, одноклассников, да и на собственном. Иногда одна, совсем, может быть, и небольшая ошибка тянет за собой целую вереницу цепляющихся друг за друга неприятностей, и из этой кучи уже никогда не выбраться… Взять хотя бы Антошкину мать!

Если бы она семнадцатилетней дурехой не влюбилась и не родила бы Антошку, а, как все нормальные люди, окончила бы десятилетку, то и не маялась бы всю жизнь лаборанткой на Хим-дыме, не кричала бы надсадно, как выпьет, свою излюбленную частушку «я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик», не обзывала бы мужчин «кобелями бесхвостыми», не завидовала бы замужним подругам.

То ли дело тетя Нина, с которой мать девять лет просидела за одной партой. Та не только школу, та даже институт ухитрилась окончить и теперь живет, как сыр в масле катается. И хоть все у нее есть: и муж, и работа, и квартира двухкомнатная – нельзя сказать, чтоб она уж как-то особенно загордилась. Наоборот, только муж в командировку намылится, как она скорей звонит матери на работу и в гости зовет: «Приходи, Зин, посидим без помех, как люди – выпьем, молодость вспомним».

Антошка до сих пор обожает ездить к тете Нине, а уж когда маленькая была, то и дело приставала к матери «поедем да поедем». В доме у той всегда вкусно пахло пирогами, коврами, дорогой полированной мебелью, и Антошка наслаждалась простором, свободой и обилием интересных штучек, расставленных по полкам или спрятанных в легкодоступных местах. Пока взрослые на кухне попивали водочку из толстеньких хрустальных граненышей, Антошка, не упуская из виду нить их разговора, то и дело цапала из вазочки шоколадные конфеты и увлеченно инспектировала содержимое ящиков комода, серванта и письменного стола в гостиной. Чего тут только не было! Но больше всего ей нравилась коллекция теть-Нининых пуговиц. В жизни своей она не видела такой роскоши. Антошка и сейчас была бы не прочь поиграть с пуговичками, но возраст уже не позволяет.

Уезжают они обычно от тети Нины с полными сумками добра. К Антошкиному восхищению, та, не глядя, сдергивает с вешалок совсем еще нестарые платья, юбки, кофточки и отправляет в предназначенную для них с матерью «ссобойку». При этом она, как бы извиняясь, говорит: «У тебя, Зинуля, руки золотые, а я, неумеха, чуть что не так – хоть выбрасывай».

Мать подарками не брезгует (чик-чик ножницами, и форси себе в новом платье), но, на прощание расцеловавшись с подругой, в сотый раз поблагодарив, уже на лестнице всегда мрачнеет, и весь обратный путь Антошка помалкивает, зная, что в эти минуты она может наорать ни за что ни про что, а потом плакать, извиняться и уверять, что все равно, дескать, она счастливее всех, раз дочь у нее такая умница да раскрасавица, а кое-кто как был «пирожок ни с чем», так им и остался.