Антоша, вставай

Выстрел! И еще три залпа следом. Я бил такие смачные снаряды, что при прямом попадании мог бы потопить корабль. Кэти радовалась как дитя.

— А-р-р-р-р, — простонал я.

— А-р-р-р-р-р, — подыграла Кэти. — Какой ты сочный, — повторила она.

Я лежал морской звездой на кровати. Девушка не торопилась слезать с меня. Она все еще аккуратно ерзала, дразня меня своими сиськами.

— Папочка осилит еще один хэппи-энд? — спросила девушка.

У меня не было сил, но ее слова прозвучали как вызов.

— Два берешь, третий в подарок?

— Третий за полцены.

***

Солнце пряталось за серыми домами. На перекрестке горел зеленый сигнал светофора. Машины пропускали пешеходов. А я стоял на месте. Не понимая, что со мной произошло и откуда у меня взялось столько смелости для того, чтобы пережить то, что я только что пережил. Меня опьяняло или шампанское, или возможности, которые я почувствовал благодаря разговору с Юрием Борисовичем и его деньгам. Может, так повлиял сон с маяком или отсутствие матери. Неизвестно. Но, блин, я, можно сказать, лишился девствености. Теперь меня официально можно считать мужчиной, познавшим женщину. И пусть я не вошел в нее, зато кончил три раза за час. Мне думалось, что во мне проснулась секс-машина и что все пять миллионов я влуплю в это заведение. Попробую всех женщин здесь, а потом пойду в другие салоны отведывать плоть и там. Я представлял, как щупаю десятки — нет, сотни разных грудей и жоп. Как я испытываю хэппи-энд не только когда мне дергают за шланг, но и когда мой шланг внутри женщины. Я стоял на светофоре и чувствовал свое могущество. Мне не было никакого дела до Старухи с ее переломанными конечностями и тем более до Тамары Тимофеевны, которая звонила целых три раза, пока я оргазмировал. Я окреп духом. Кэти на прощание сказала, что ни разу не встречала мужчины, способного палить очередью несколько раз подряд. Я ответил, что теперь она его видела, оделся и ушел, положив четыре тысячи пятьсот рублей сверху.

На улице становилось прохладно. Плевать. Мне было тепло, и я был готов танцевать свой вальс уверенной жизни. С этого момента я был настоящим самцом. В моих жилах пульсировало то топливо, что льют в самый лютый байк. В кармане по-прежнему лежал лежал смятый глубок денег. Он немного исхудал, но этого свертка было достаточно, чтобы оторваться по максимуму. Я не собирался бежать спать в свою в люльку. Сон для слабаков и неудачников. Достав телефон из кармана, я открыл "Яндекс. Карты”. Еще день назад я пользовался этим приложением, чтобы доставить еду очередному клиенту, а сегодня уже сам был клиентом, желающим найти бар для того, чтобы хорошенько накидаться.

Светофор два раза поменял цвет. Я ступил на зебру вместе с остальными пешеходами. Мой шаг был твердым, а спина ровной. Я смотрел не под ноги, как обычно, а чуть выше перед собой. На меня надвигался какой-то вельможа в длинном плаще. Он не собирался обходить меня, шел как бульдозер. Но бульдозер разбирается на запчасти под поездом. Я ударил его плечом; ровно подстриженный ферзь расправил плечи и раскинул руки в стороны.

— Какого хера? — крикнул он мне.

Я никогда не испытывал ничего подобного в жизни. Сейчас я ощущал себя тем же самым человеком, что недавно навалял люлей Молодому. Мои плечи стали шире.

— Какого хера что? — сказал я, а через секунду почувствовал крепкий удар в лицо. Услышав крики прохожих, приложил руки к носу. Что-то влажное и теплое ударило в ладони. Кровь. Я съежился, еще раз глянул на прохожего.

— Тебе бы врачу показаться, — заметил он и пошел дальше по своим делам.

20

— Ну, гусь. Ишь каков. Сидит барин. Его мать в больнице уже какой день, а он по потаскухам шастает. Вымахал, а ума не набрался, — звучал голос Старухи в моей голове.

Я в одних трусах сидел на кухне. В нос я вставил два ватных тампона. Куртка с засохшей кровью валялась в комнате вместе со свитером и штанами. У меня отсутствовало любое желание что-либо сейчас делать.

— Единственную мать оставил на растерзание этим жидам в белых халатах, — продолжил голос. — А ты даже пальцем не пошевелишь, чтобы выручить ее. Я же воспитывала тебя. Покупала одежду, кормила — да что там, жопу вытирала, — а ты вон каков сидишь. Его развлекли в дрочильне, вот он теперь и сидит. Наслаждается. А матушка ходить не способна. Двигаться не может без боли. Но что ему? Что? Он расправил перья свои как павлин и сидит, — голос не умолкал. — А я ему по утрам и сосисочки приготовлю, и яишенку пожарю, чтобы сынуля сытый был, да и в комнате у него уберусь. Какой-никакой быт обустрою, а он что? Ссытся да по шалавам ходит. Ой, беда мне, беда. На кой я такого рожала-то? А?

— Ты меня не рожала, — вслух сказал я. — Не рожала.

— Это как не рожала! — ответил голос. — Еще как рожала, ты мне, пока вылазил, сколько бед причинил. Боль была такой адской, словно из меня Сатана выходит.

— Брехня, ты меня усыновила.

— Ты что чудишь, Антоша? Как это усыновила? Ты что такое говоришь? Совсем стыд потерял? Уже мать родную не признаешь. Ой-ей-ей, горе мне, горе. Что отец твой валенок, что ты сын валенка.