В роли крестьянина он развивал самые что ни на есть возвышенные понятия, полнее всего раскрывая этим свою личность: крестьяне внимательно прислушивались к нему, нравы очищались, окружающие его люди приобщались к учению.
В роли солдата он привлекал к себе сердца чарующими речами, неотесанные солдаты начинали вникать в его учение, в них развивалось утонченное человеколюбие, каждая караулка превращалась в лекционную залу.
Итак, хотя он думал, что решился на нечто прямо противоположное театру, в действительности он опять полностью погрузился в театральные мечтания и надежды.
Но и само намерение сделаться крестьянином или солдатом содержало в себе несказанную сладость, так как он надеялся, что в новом своем состоянии сойдет за кого-то гораздо более заурядного, чем он был на самом деле.
С этими мыслями он добрался до Ворбиса, где ему встретились насельники тамошнего монастыря, францисканские монахи, дружески его приветствовавшие.
Из-за стен монастыря доносилось пение этих людей, отрешившихся от мира, не питающих никаких тревог, не лелеющих планов и надежд на будущее. Всем, чем они хотели сделаться, они сразу же и становились.
Это, конечно, произвело на него известное впечатление, но далеко не столь сильное, как немногим позже картезианский монастырь, стены коего надежно отделяли от мира членов общины, навсегда отказавшихся ступить в те места, откуда они сюда стеклись.
Странствующие францисканцы обедняли и выхолащивали саму идею уединенности. Их быстрая походка плохо вязалась с монашеской рясой, а общий облик не обладал никаким поэтическим достоинством.
Надо сказать также, что верхненемецкий язык, свойственный этой местности, всегда был приятен ушам Райзера, потому что яснее свидетельствовал о его отдаленности от тех земель, где говорят на нижненемецком диалекте.
Погода установилась чудесная, и следующий день Райзер закончил в деревушке под названием Оршла, намереваясь утром отправиться в имперский город Мюльхаузен.
Деревня эта была католической, и, подойдя к дверям гостиницы, он увидел толпу народа, там же стоял местный школьный учитель, обратившийся к нему со словами:
Райзер ответил утвердительно, также по-латыни, а на вопрос, куда он направляется, отвечал – в Эрфурт, изучать теологию, ибо ответить так казалось ему безопаснее.
Тем временем крестьяне обступили его, прислушиваясь, как учитель разговаривает по-латыни со странствующим студентом. Среди толпы был и сын учителя, который выучился в Хильдесхайме и теперь помогал в школе отцу.
Райзер прошел в комнату и, в доказательство того, что он действительно
С Райзером, однако, он продолжал, как умел, говорить по-латыни, допуская уморительные обороты. Поскольку рассказывал он все больше о том, сколь высокой ученостью отличаются его уроки, Райзер спросил, читает ли он с учениками Отцов Церкви? На что учитель, сначала впав в некоторое смущение, но быстро с ним справившись, ответствовал:
Прощаясь с Райзером, который намеревался с утра пораньше вновь отправиться в дорогу, он посоветовал ему остерегаться имперских и прусских вербовщиков, орудовавших в этой местности, и не поддаваться на угрозы увести его силой.
Райзер устроился на соломенном тюфяке и спокойно уснул, когда же утром проснулся, то услышал, что на улице идет такой сильный дождь, что в его платье, башмаках и шелковых чулках нечего было и думать выйти на улицу, не говоря уж о том, чтобы продолжить путь: помимо прочего, почва в этих краях глинистая и передвигаться по ней было теперь весьма трудно.
Для Райзера этот дождь стал большой неожиданностью, он слишком понадеялся на ясную погоду, привычную в это время года, и никак не мог предвидеть подобной неприятности: ни сапог, ни плаща, ни запасного платья у него не было.
Оставалось только ждать, пока небо прояснится и земля просохнет. Однако дождь не прекратился и на следующий день.
Зато с самого утра в трактирной комнате к нему с кружкой пива подсел унтер-офицер императорской армии, проводивший вербовку в этой округе, и завел издалека речь о солдатском житье-бытье. Постепенно он делался все настойчивей и наконец прямо объявил, что в Мюльхаузене Райзеру все равно не избежать встречи с имперскими либо прусскими вербовщиками, так уж лучше ему добровольно записаться в солдаты, а положенные семь гульденов он получит на руки сразу. Итак, по всей видимости, мечта Райзера о солдатской службе была куда ближе к осуществлению, чем он сам предполагал.
Когда унтер-офицер вышел, на пороге опять появился школьный учитель. Он пожелал Райзеру доброго утра и доверительным тоном дал ему совет поостеречься вербовщика, хотя сам он не думает, что солдатская жизнь так уж плоха. Но его сын два года прослужил в Майнце, а у кого нет паспорта, тому в этих краях от вербовщиков не отвертеться.