Антон и Зяблик

- Детыпька, - окликнула ее Аня, шевельнувшись в санях- - Поди ко мне, поцелую тебя, а потом спать пойдешь. Ну куда тебе с нами в мороз такой?

- Да ну тебя!- огрызнулась Шурка.- Уезжаешь сама, а мне и проводить нельзя?

- Быстро одеваться! - приказал отец и шлепнул ее пониже спины.

Во дворе с визгом заскользила цепь по проволоке, но Шурка отмахнулась от Полкана и прыгнула в избу. Пес спрятался в конуру и подозрительно смотрел оттуда, чуя, что его оставляют одного.

Оделась Шурка - и вон из дома, чуть не сбила бабку Лушу.

- Чай не на пожар, - проворчала бабка. - Чего на людей кидаешься? Уезжает Анька-то, а она и рада, хохлатая…

Шурка обняла ее, чмокнула в лицо, выскочила на улицу и обмерла. Деревня была, какой и не видывала раньше, таинственная вся, чужая и пустынная - ни единой души в ней живой. Никогда еще в жизни Шурки не было такого, чтобы морозная ночь, и чтобы луна в дымке, и чтобы избы словно пряничные, в снежной глазури. Изо всех ребят на деревне она одна встала в такую спозарань. Расскажет завтра, так не поверят.

По случаю мороза отец был туго подпоясан полотенцем, а из-под бараньей папахи торчала белая бабья косынка. Шурка без смеха смотреть на него не могла - ну форменное пугало, хоть ставь на огород!

- Садись, - сказал отец.

Но Шурке в сани лезть не хотелось - страсть как надо ей побегать да послушать, как снег под ногами скрипит.

- Догоняй меня, дед! - крикнула она и колобком покатилась впереди.

- А и догоню! - прогудел отец и наддал вожжой.

Лошадь ожила вдруг, распушилась в большого седого ежа, сани взвизгнули и со звоном покатили по деревенской улице.

- Не догонишь меня, дед!

- А вот пятки тебе отчекрыжу!

Шурка скрипела валенками - скрип, скрип! - и все оглядывалась, все оглядывалась. А отец бежал сбоку от лошади, подпрыгивал, как чертик на веревочке, от усов и бороды его так и валил белый дым. Не мог он от дочки отстать, никак нельзя было отстать!

Мать хмуро следила за ними, потом махнула рукой и отвернулась к старшей дочери. Вгляделась в нее и всхлипнула. Аня вытащила из-под тулупа руку и погладила ее по голове.

- Устроюсь вот, приедешь ко мне…

- Не увидишь ты боле ненаглядную свою! - кричал отец. - Вволюшку поплачь!..

Лошадь нагнала Шурку и съехала на обочину. Отец обкрутил руку вожжой и натянул ее. Шурка влетела в сани, зарылась в мягкий Анин тулуп, надышалась теплом - и снова на волю. Под шубой хорошо, а так-то лучше! Она перекатилась на передок саней и выхватила вожжи у отца.

- А ну-ка теперь меня догони, Марафон! - крикнула она отцу, которого звала по-всякому: и дедом, и Марафоном - деревенской кличкой, приставшей к нему еще в молодости.

Шурка взмахнула вожжами и опрокинулась навзничь. И завертелась снежная кутерьма! Полетели навстречу телеграфные столбы, заплясали избы и овины, понеслись оцепенелые сады. Выскочил из-за пригорка пришкольный ветряк с мерцающим красным глазком, сани поднялись вверх и ухнули вниз, полетели так, что сердце остановилось, а тело сделалось легким-легким, вот-вот улетит.

Вскоре в снежной пыли исчезли и деревня, и пришкольный ветряк, и отец, бежавший за санями. Одна луна не отставала - бежала, обгоняя облака, и освещала дорогу. Шурка оглянулась на Аню, бледную сейчас и красивую, как никогда, на мать, припавшую к ее ногам, и вдруг подумала: а ведь уезжает сестра не в гости к кому-то, а навсегда, навсегда! Как же Шурка-то одна будет, без нее?

Когда Шурке тоскливо бывало, любила она петь. Затянет, и сразу легче становится. Вот и сейчас - оглядела она поля, дорогу, луну с облаками, словно прощалась с ними, и заголосила тихонько:

Когда меня московский поезд
Уносит в дальние места,
Хлеба мне кланяются в пояс.
Мерцает ранняя звезда…

Под скрежет саней можно бы, конечно, затянуть и погромче, все равно не услышат, однако мать торкнула ее в спину:

- Ишь, певица, распелась! Отец-то, гляди, отстал, а она чешет!

Марафон долго догонял, медленно вырастая из морозного тумана, наконец прыгнул в сани и подвалился к Шурке.

- Будет с тебя! - сказал он, забирая у нее вожжи.

Лошадь побежала тише. У хутора Вырикова, спрятанного в соснах, совсем замедлилась. Навстречу им вышел человек - черный, угловатый, вышел и остановился.

- Кто бы это? - испугалась мать.

- Васька-разбойник, кто же еще! - сказал Марафон.

Подъехали ближе, вгляделись - действительно Васька.

В черной короткой тужурке и сапогах, одет не по морозу. Аня выпростала обе руки из-под шубы, потянулась к нему:

- Садись ко мне.

- Ладно уж, сиди там!

Вася пожал Марафону варежку, забрал у него вожжи, свистнул и побежал рядом, раскатисто скрипя сапогами. На Аню даже не глянул.

- И охота была с печки слезать, елки-мочалки!- удивился Марафон. - Без тебя не спровадим, что ли?

- А у меня дело на станции есть.

- Вот оно что! Ну ладно, вместе веселее будет.

Вася успевал на ходу прихлопывать задниками сапог, длинно сплевывал в снег и поигрывал вожжами над дымящимся крупом коня.

- Вась, а ну подь ко мне! - властно сказала Аня.

- Чего? - мрачно буркнул он, придерживая коня.