Антон Чехов как оппонент гнилой российской интеллигенции

Одна из причин ошибочности суждений интеллектуалов о народе, обществе и т. п. состоит в том, что эти люди предполагают у массы почти такие же психические потребности и психические возможности, как у себя самих, только придавленные неблагоприятными условиями жизни. Между тем, это не вполне соответствует действительности. Народ «груб» не столько потому, что им помыкают и его не приобщают должным образом к культуре, сколько потому что значительная его часть ОРГАНИЧЕСКИ не расположена к восприятию сложной культуры и к разумному пользованию свободой. Те в народе, кто органически расположены к сложной психической деятельности, так или иначе выходят из народа в средний слой и выше. Улучшение общества должно идти не по пути подтягивания «низов» до «верхов» в отношении культуры, а по пути насаждения в «низах» компактного и здорового «культурного минимума», в обеспечении способным представителям «низов» возможности выбиться «наверх» и в устранении абсурдных и унизительных форм доминирования «верхов» над «низами». Отношения между «верхами» и «низами» должны носить больше характер разделения труда, а не характер господства и подчинения. Переход из «верхов» в «низы» должен рассматриваться не как личная катастрофа, а как умеренная неприятность или переключение на более лёгкую работу. Порочность общества — не в разделении его на «верхи» и «низы», а в паразитировании «верхов» на «низах», в дурном выполнении «верхами» своих управленческих обязанностей, в затруднительности перемещения «наверх» способных людей из «низов», а также в том, что «верхи» привлекают не возможностью общественно-полезной деятельности, а возможностью злоупотреблений.

Если ближе к теме, то чеховское «выдавливание из себя по капле раба» и в то время было, и является теперь для большинства народа занятием непривлекательным не в силу культурных условий, в которых это большинство сформировалось и пребывает, а в силу генетических особенностей этого большинства. Разным людям подходит разная степень «внешнего» рабства, и при неподходящей степени они чувствуют дискомфорт, в какую бы сторону ни было отклонение от оптимума. Формирование людей, настроенных и способных пользоваться свободой, — это задача, по-видимому, евгеническая и на очень много лет.

* * *

Особенность представления русской литературы XIX века в школьном курсе и вообще состоит в том, что в первом ряду там сплошь обличители, во втором — тоже обличители, и они же — в третьем. Между тем, имелись очень неплохие писатели и иного профиля — пусть не такие могучие, как Александр Дюма, Марк Твен, Артур Конан-Дойль, но близкие к ним по качеству. Можно назвать, к примеру, Евгения Карновича (1824–1885). Но русская литературная критика и русские газеты выпячивали в основном Достоевских, Толстых, Короленок, Чеховых, Горьких, так что русская литература XIX века работала преимущественно на подрыв общественного строя.

Между тем, обличение социальных порядков без учёта сложностей их исправления есть провоцирование честных и энергичных, но неопытных и не очень умных людей на бесполезные эксцессы, которые испортят и укоротят им жизнь.

Все великие русские писатели обличительного направления, включая и непротивленца злу насилием Льва Толстого, — это по большому счёту революционные провокаторы, на которых лежит довольно значительная доля ответственности за кровавые излишества русских революций и того, что за этими революциями последовало.

По этому поводу есть у Игоря Талькова:

Господа-демократы минувшего века,
Нам бы очень хотелось вас всех воскресить,
Чтобы вы поглядели на наши успехи,
Ну а мы вас сумели отблагодарить.
Мы бы каждый, кто чем, выражал благодарность:
Молотилкой — колхозник, рабочий — ключом,
Враг народа — киркою, протезом — афганец,
Ну а я б кой-кому засветил кирпичом.

Аналогичный казус случился с христианством. Между проповедями Иисуса Христа и кострами инквизиции никакой духовный переворот не вклинивался, а было только копошение обыкновенных, НОРМАЛЬНЫХ, старательных людишек, обеспечившее постепенный переход от одного к другому. Переход настолько предопределённый, что никакие подвижники вроде Франциска Ассизского не смогли ему помешать.

Можно, конечно, утверждать, что русскую литературу XIX века подпортили еврейские дирижёры культурного процесса в России, ставившие перед литературой исключительно подрывные задачи, но в действительности эта литература сама по себе болела обличизмом, хуже того, гордилась им, и авторы самоотверженно старались превзойти один другого в описании ужасов российской жизни.

* * *