Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 16. Анатолий Трушкин

Пообщавшись с дерзким на язык и на мысль деревенским просвещенным человечеством, я десяти лет подался в Москву, где столичная интеллигенция моего возраста приняла живое участие во мне и начала приобщать к искусствам, в первую очередь к искусству курения и искусству употребления непотребных слов. Я им всем прощаю.

А всем учителям школы № 75 Киевского района низко кланяюсь.

После школы я поступил в Московский авиационный технологический институт, сразу после окончания которого я понял, что я не инженер.

Позднее, обладая завидной смекалкой, я последовательно понял, что я не актер, не режиссер, не редактор, не драматург.

И всё же институт дал мне очень много, он дал мне жену.

Я остепенился, повзрослел и наконец понял, что пора браться за ум.

Второй раз я понял, что пора браться за ум, когда родилась дочь.

В третий раз — когда поступил в Литературный институт им. Горького. Илья Эренбург сказал про Литинститут, что он «готовит профессиональных читателей». Все, кто окончил этот славный вуз, Илье Оренбургу прощают.

Окончательно я взялся за ум, когда меня пригласили работать редактором в Главной редакции литературно-драматических программ Центрального телевидения.

К этому времени меня поперли со всех работ, и, конечно, приглашение на телевидение было продиктовано Провидением.

Я должен был находить одноактные пьесы современных драматургов. Мне лень было искать, и я писал их сам под разными фамилиями.

Замечу мимоходом, что лет до сорока я продолжал во сне летать, то есть рос физически и духовно.

Полеты из снов перешли в явь, я вылетел с Центрального телевидения, приобщился к эстраде и стал летать на гастроли. Пришла популярность. Популярность — это когда ГАИ останавливает: «Штраф пятьдесят рублей. О-о! Трушкин!.. Сто рублей!» Меня стали узнавать на улицах. Помню, идем с женой по Даниловскому рынку, вдруг пропитой голос: «Кто к нам пожаловал! Наконец-то! Я тебя сразу узнал. Ты в том году стакан у меня взял и не вернул».

Популярность росла, стали узнавать в других странах. С шестилетней внучкой Танечкой были под Парижем в Диснейленде. На её глазах у меня попросили автограф наши туристы. Она удивилась: «Дедуля, тебя и здесь знают!» Я скромно промолчал. Осенью на даче подходит соседка семи лет: «Танечка говорит, что вас весь мир знает. Это правда?»

Танечка увидела, что дед недоволен её хвастовством, и крикнула из песочницы:.

— Я не говорила, что весь мир. Я сказала: его знает вся Англия!

Скорее всего, ей передалась моя скромность. А всем, кто считает, что впереди у меня еще и вселенская слава, я прощаю. Что сказать в заключение? Многое мне не дано, но кое-что я умею. Скажем, я неплохо пью водку. Прийти в писательство со знанием людей и жизни еще ничего не значит. Если среди военных, кто не пьет — тот предатель Родины, то среди писателей, кто не пьет — законченный графоман.

Я благодарю всех, кто встретился мне в жизни. Они научили меня любить Родину, людей, труд, творчество, добро, красоту; научили ценить слово, водку, кусок хлеба и так далее.

Я люблю вас, мои дорогие читатели! Больше вас я люблю только моих милых читательниц. Вручаю себя вашему беспристрастному суду и, конечно же, милостивому ко мне во все времена Провидению.

Раздел I Наш паровоз, вперед лети!

В разделе в основном собраны монологи и рассказы, написанные автором в годы, когда он верил, что впереди с фонарем идет партия, а за ней след в след — правительство, исполкомы, домоуправления и народ, что всепобеждающий марксизм-ленинизм в соединении с беспробудным пьянством создали-таки человека нового типа, что материалистическое учение о преимуществах духовного богатства — единственно верное.

Письмо

Письмо Прасковьи Алексеевны Тютеревой, жительницы села Большие Прудищи, жене президента США Рональда Рейгана по батюшке, спрашивала на почте, там тоже никто не знает.

Вы уж извините, не знаю, как вас по батюшке, спрашивала на почте, там тоже никто не знает.

А пишу я вам неспроста, а потому что Василий мой стал сам не свой, а с месяц назад пришел домой сильно выпивши, что за ним не водится. Пришел он сильно выпивши и говорит: «Прасковья, худые дела. Рональд-президент с ястребами затевают устроить мировую войну. С того я и сорвался».

Меня, не поверишь, как кипятком обдало. Чего уж нам такого делить-то? Че уж друг на друга зря щериться? Пустое это дело. Я тебе так скажу, наши мужики первыми драку ни за что не начнут. Но, конечно, доведись им на стороне где схлестнуться с ястребами, хорошим не кончится, схлопочут и те, и другие суток по пятнадцать.

Мой про твоего спокойно слышать не может, сразу у него волосы дыбом, глаза косить начинают, и не поймешь, куда он ими смотрит. Никогда я его таким не видала. И, может, грех это, но ночью спать с ним стала бояться.

И вот я думаю, ты будешь со мною согласная, надо нам с тобою как-то все улаживать. Давай уж постараемся с тобою.