Антитезис

И так — практически всю лекцию. К «Тульской» этих доморощенных философов Дима ненавидел лютой ненавистью. «Вот спросит меня Вирджил: в чем отличие между синергетическим и дуалистическим подходом, и что я ему скажу?» — выговаривал себе Дима, в десятый раз прокручивая особо неразборчивый участок, — «в Интернет бы заглянуть, да времени нет. Жаль, не на машине — можно было бы возле какого-нибудь вайфая на часик зависнуть, а потом на пробки всё свалить. С метро так не выйдет, тем более он меня только утром про опоздания предупредил… м-да, придется выкручиваться… ладно, не впервой. Что там дальше-то…».

«Всего важнее человеколюбие…», — в двадцатый раз прозвучала в наушниках фраза одного из студентов. Что любопытно, с каждым разом человеколюбие Лукшина все уменьшалось и уменьшалось. Дима скривился, как от зубной боли и попытался, игнорируя постороннюю болтовню, расслышать слова лектора. Тщетно. «Кстати, о птичках — где мне на этот раз инструменты для проявления этого самого человеколюбия брать», — спросил один из студентов, и голос его звучал в чуть другой тональности, чем раньше, — «и оплату моих трудов в том числе?». «Там же, где и раньше — на вокзале», — после секундной паузы ответил другой голос, маскируя серьезность ответа под напускным безразличием, — «ячейка 12 в восьмой секции, код — день рождения Владимира Ильича». «Какого еще Владимира Ильича?» — возмутился первый, — «скажи нормально, без дурацких загадок!». «Историю учить надо», — хихикнул второй, — «не скажу». Тут голос Сомова вдруг зазвучал громче, разборчивей и с какой-то другой интонацией. «Эй, на Камчатке!» — сказал он, — «если вам хочется общаться, общайтесь в коридоре». На пару секунд в наушниках стало тихо (шорох, потрескивания и поскрипывания — не в счет), потом лектор продолжил «резюмируя, приходим к парадоксальному выводу: в данном случае максимальная эффективность и устойчивость системы достигается в условиях крайне враждебного окружения, поэтому…». Но Лукшин не слушал, осмысливая последние фразы студентов.

«Станция „Комсомольская“», — донесся до его ушей приглушенный наушниками женский голос, — «уважаемые пассажиры, не оставляйте без присмотра…», — и, сам не поняв, почему он это делает, Дима вышел из вагона. «В мое время», — пробормотал он тихонько, — «день рождения Ленина помнили все».

Не факт, конечно, что под «вокзалом» имелся в виду один из трех, но автоматические ячейки с кодовыми замками Лукшин помнил только в одном месте. «Зачем я это делаю?», — недоумевал он, выискивая на стенах указатели к камерам хранения, — «вмешиваюсь во что-то, чего сам не понимаю… проблемы наверняка у кого-то будут, кстати, возможно, что как раз у меня… нахрен мне сдалась эта ячейка?». И тут же сам себе возражал, — «С чего у меня-то? Вот как раз меня точно никто не заподозрит. И вообще, эти два придурка меня достали… нечего на лекциях болтать. Я вообще могу и не забирать ничего из камеры — посмотрю и закрою снова. Только код сменю. Где же эти камеры… а, вот». Задумчиво глядя перед собой, Дим прошелся вдоль шкафов, время от времени бросая косые взгляды на прикрепленные к стене таблички. Деловито завернул к секции с цифрой «8», как будто сразу шел именно туда, нашел взглядом ячейку?12 и принялся крутить колесики с цифрами. «2204». Ячейка негромко пиликнула, щелкнул замок и железная дверца слегка приотворилась. Дима, непроизвольно задержав дыхание, открыл ячейку и заглянул внутрь. Черный полиэтиленовый пакет. Дима потянулся к нему и тут из-за спины громко позвучало насмешливое:

— История движется по кругу.

Дима вздрогнул, отдернул руку и быстро повернулся. За спиной стоял пожилой мужчина в длинном сером плаще и кожаной кепке.

— Ч-че? — спросил Дима.

— Всё повторяется, говорю, — мужчина ткнул рукой в сторону ячейки, — в дни моей молодости такие автоматические камеры во всех вокзалах всего Союза стояли. Потом они отовсюду куда-то резко исчезли. А теперь — снова начали появляться. Всё повторяется.

— А-а, — Дима криво улыбнулся и выдохнул.

— Вы ячейку освобождаете? — мужчина кивнул в сторону приоткрытой дверцы, — я бы, с вашего разрешения… а то остальные все заняты, сами видите.

— А… Конечно-конечно, — Дима быстро достал пакет, удивился его неудобной тяжести («железом набитый что-ли»), но виду не подал. Развернул пакет, взял его за ручки и отодвинулся.

— Пожалуйста.

— Спасибо, — мужчина поднял с пола необъятный баул и принялся утрамбовывать его в ячейку. Дима подивился оптимизму мужика — на его взгляд, в ячейку не влезла бы и половина баула — и спокойным шагом пошел к метро. Было ему не по себе, все чудились косые взгляды прохожих на пакет, и толкали его по дороге вдвое больше обычного. Лукшин даже вспомнил читанные в детстве шпионские романы и сделал пару совершенно ненужных пересадок, неожиданно выскакивая из вагона в уже закрывающиеся двери. Легче не стало. Стоящий напротив смуглый парень с дредами разглядывал его явно с каким-то значением, а вон ту троицу крепких мужиков в конце вагона он уже определенно сегодня не раз видел в разных местах.