Антимавзолей

– Работяги на стройке? – Ирина, казалось, немного смягчилась. – Ну, тогда это, наверное, действительно Телятников. Обычно он работает с одними и теми же субподрядчиками, но, когда те заняты на пусковых объектах, часто нанимает случайные бригады для черновых работ – расчистить участок, вырыть котлован, залить фундамент... И действительно не скупится – деньги-то не его, заказчика. Только я все равно не понимаю, каким образом он мог заинтересовать таких людей, как вы с Федором Филипповичем.

– А кто говорит, что он нас интересует? – с хорошо разыгранным удивлением сказал Глеб. – Я просто удовлетворяю нормальное человеческое любопытство. Интересно мне стало, откуда строители с братской Украины могут знать московского архитектора. Не волнуйся за своего Телятникова, с нашей стороны ему ничто не угрожает.

Он с трудом преодолел искушение выделить голосом слово "нашей". Потом его немного позабавил тот факт, что Ирина, выразив свою обеспокоенность судьбой полузнакомого архитектора, так и не спросила, каким ветром его, Глеба, занесло на стройку. Ей, конечно, было любопытно, но она сдержалась, потому что понимала: в строители ее муж подался неспроста. Ирина просто соблюдала старое табу на разговоры о его работе.

* * *

В начале четвертого ночи Сиверова разбудил телефонный звонок.

Мобильник лежал на тумбочке у кровати, сияя разноцветными огнями и противно жужжа.

Глеб прихлопнул его ладонью, как большое зловредное насекомое, сразу же нажал на клавишу соединения, выбрался из-под одеяла и, натыкаясь в темноте на мебель, босиком вышел в коридор.

Здесь он поднес мобильник к уху и хриплым со сна голосом сказал:

– Слушаю.

– Это ты? – спросил Федор Филиппович.

– Когда ложился спать, был я, – спросонья преисполнившись сарказма, сообщил Глеб. – А сейчас не знаю, надо в зеркало посмотреться.

– Не смешно, – проворчал генерал.

– Мне тоже. Что случилось, Федор Филиппович? Вы, случайно, не время хотели узнать? Докладываю: сейчас три часа и семь... виноват, уже восемь минут.

– Я хотел узнать другое, – никак не отреагировав на грубость, сказал Потапчук. – Ты где сейчас?

Глеб ощупью пробрался в кухню и включил неяркую лампу над плитой.

– Дома, – сказал он, – где же мне еще быть-то?

– Мало ли, – сказал генерал. По голосу чувствовалось, что у него слегка отлегло от сердца, но, чем вызвано его волнение, Глеб не понимал. – Вдруг ты со своими строителями в вагончике решил заночевать?

– Я об этом думал, – признался Глеб, – но мне столько не выпить.

– Узнал что-нибудь?

– Так, мелочь... В общем, надо кое-что проверить. Завтра снова пойду на стройку, попробую уточнить...

Говоря это, он с неудовольствием ощупывал ноющую поясницу. Плечи тоже ломило, а руки по-прежнему казались длинными, как у орангутанга.

– На стройке тебе делать нечего, – отрезал Потапчук.

– Как это? Почему?

– Полчаса назад вагончик с твоими коллегами сгорел дотла. Одни головешки остались. Такие-то дела, Глеб Петрович. И, главное, никто даже не попытался выскочить. Пьяные они там все были, что ли?

– Да, – медленно сказал Глеб, опускаясь на табурет и вслепую нашаривая на подоконнике сигареты, – пьяные...

Выкурив две сигареты подряд, он вернулся в спальню. За окном уже начинало светать, и Глеб долго стоял в серых предрассветных сумерках, глядя на лежащую в постели Ирину. Она не шевелилась, ее дыхание было глубоким и ровным – жена спала, а может, только делала вид, что спит.

Глава 8

Дело вырисовывалось дьявольски щекотливое – из тех горячо ненавидимых Федором Филипповичем дел, которые даже в случае успешного завершения не сулят в перспективе никаких жизненных благ – ни моральных, ни материальных. Зато любой неверный шаг чреват самыми неприятными последствиями. Вести такие дела все равно что брести по минному полю с завязанными глазами. Увы, другие дела Федору Филипповичу перепадали редко.

Как ни крути, а трудного разговора с начальством было не миновать – только заручившись мощной поддержкой сверху, он мог идти на штурм кремлевских твердынь. Но верхи верхами, а в низах тоже далеко не все шло как по маслу. Зимин, этот плешивый потомок великого человека, оказался крепким орешком – трусливым, упрямым и, как верно подметил бульварный писака Баркун, исполненным преувеличенного сознания собственной значимости. Пришлось явиться к нему во всем блеске парадного мундира – при орденах, генеральских звездах, в сопровождении расфуфыренного, как павлин, умирающего со смеху, но сохраняющего непроницаемый вид адъютанта, на сверкающем служебном "Мерседесе" с сиреной и мигалкой, чтобы господин Зимин понял наконец, что с ним не шутят. Первым делом, прямо с порога, генерал Потапчук объявил ему о секретности своей миссии и тут же, противореча самому себе, пообещал в случае отказа от сотрудничества вызвать господина Зимина к себе на Лубянку повесткой. Осуществить свою угрозу он не мог, потому что в данный момент действовал вполне незаконно, то есть, попросту говоря, брал клиента на пушку.