Антиквар

– На правый берег, – сказал он спокойно. – Улица Покровского. Таксисты обычно знают, но в качестве ориентира, мало ли, назовите церковь Досифеи Великомученицы, после поворота на горнолыжную трассу. Уж тут-то сообразят… а впрочем, у вас же мобильник, созвонимся при затруднениях. Покровского, дом сто двенадцать.

– А квартира?

– А квартир тут нет, частный домик.

– Понятно.

– Все запомнили?

– Конечно. Покровского, сто двенадцать, после поворота на горнолыжную трассу, церковь Досифеи Великомученицы… Я сейчас же выезжаю.

– Жду, – сказал Смолин, ухмыляясь.

Отложил телефон и, после некоторого размышления, налил себе – на сей раз всего-то на два пальца, исключительно в виде премии за способность телепатически предугадывать развитие событий, и нередко. Только в одном прокололся – решил, что звонить она станет завтра с утречка. Но это не так уж и существенно, главное, сам расклад оказался верен: вопреки дурацким анекдотам блондинки частенько поумнее иных мужиков, вот и эта Барби продемонстрировала, что гораздо сообразительнее и практичнее своего придурочного супруга.

Но вот будет ли от нее польза? Совершенно не верится, что она способна переломить муженька: Смолин наблюдал как раз обратное… стоп, стоп! Ведь частенько случается, что дело обстоит как раз наоборот: тот из супругов, кто на людях раскованно изображает главу семьи, в реальном раскладе обитает под нижними нарами… Заманчивая версия… Но почему бы и нет? Мало ли примеров? При Смолине он красотку Риточку беглым взглядом взнуздывал – а оставшись с ней наедине, быть может, передвигается по хате исключительно вдоль плинтуса, и то по ее команде… Ах, как хочется, чтобы именно так и оказалось!

Так, прикинем… При самом оптимистическом варианте – тачку она поймает или вызовет сразу после звонка, на дорогах не будет пробок – доберется она сюда не раньше чем через полчаса. Останется время налить еще на два пальца, да и Катьку кормить пора, испищалась…

Нацедив себе помянутую дозу, но пока что оставив на столе Смолин спустился вниз. Еще на лестнице услышал тихое постукивание посуды в кухне.

Глыба химичил на кухне, через воронку сливая в пустую бутылку из-под «Хеннесси» то водки, то мартини, то красного сухого – плеснув немного из очередной бутылки, взбалтывал сосуд с конечным продуктом, смотрел на свет, хмыкал и вновь принимался за алхимические труды.

– Здорово, Червонец, – сказал он, не отрываясь. – А я тут того… бодяжу. Захотела, соска, чего-нибудь элитненького – ну, оформим в лучшем виде…

– Кого снял?

– Пэтэушницу, не балерин же мне снимать, – охотно сообщил Глыба, по капельке вливая водку. – Сначала говорила – академия климатологии, я поначалу сыграл задний ход, думаю, напоролся на образованную… А там слово за слово, и вдруг начинаю я просекать, что эта академия-то самое сорок пятое ПТУ по ремонту холодильников, что сорок лет на Канатной торчит. Я там году в семьдесят первом от одной мандавошек подцепил, и добро б от ученицы, так вот поди ж ты, от училки, физику, главное, курва, преподавала…

– Бывает, – сказал Смолин лениво. – Ты Катьку не кормил?

– Кого? У нас взаимная антипатия. Ты извини, Червонец, но к собачкам у меня давняя нелюбовь, сам понимаешь, так что не получится у нас дружбы…

– Да ладно, – сказал Смолин.

Достав из холодильника высокую кастрюлю, он принялся вываливать в эмалированную Катькину миску клейкую овсянку с кусками печенки – орудуя массивной алюминиевой поварешкой с вермахтовским орлом и датой «1939». Поварешка была настоящая, конечно, то бишь родная. Смолин вообще любил пользоваться вермахтовской кухонной утварью: немцы ее в свое время делали с душой и пониманием, ложка вмещала вдвое больше, чем нынешние (чтобы зольдатик быстрее справился с приемом пищи), вилки были удобнее современных, а поварешка опять-таки черпала поболее сегодняшних.

Былой сосед по бараку продолжал бодяжить свое зелье, очевидно добиваясь максимального совершенства. Щуплый, худой, от основания шеи до запястий покрытый многолетней росписью – и сейчас, понятно, без чужих медалей за целину и трудовые подвиги. На нем вообще ничего не было, кроме драных синих треников, и выглядел он, конечно, недокормышем, однако вполне крепким, семидесяти ни за что не дашь.

– Чего она у тебя так орала? – лениво спросил Смолин, ополаскивая поварешку теплой водой.

– Да уж было чего, – хохотнул Глыба, не оборачиваясь. – Червонец, я ей тут впарил, что ты – отставной ракетный конструктор, а я у тебя до сих пор в охране, майор ГБ в отставке, так что ты уж, будь другом, если с ней столкнешься, щеки надувай по-генеральски…

– Ты что, ее поселить тут собрался?

– Перебьется, просто хочу зачислить в приходящие банщицы… Ты не против?

– Да ладно, – сказал Смолин. – Баню только не спалите… А как же ты с такой росписью лепишь майора ГБ?

– А обыкновенно, – фыркнул Глыба. – Я, мол, для конспирации. Мы с тобой при Сталине по полигонам ездили замаскированными – ты колхозным бригадиром в галифе, а я – зэком…

– Очаровательно, – сказал Смолин. – Я при Сталине прожил-то всего три месяца, а ты еще в совершеннолетие не вошел…