Антиквар

На втором этаже толпа заметно редела, разбредаясь вдоль прилавков и открытых площадок.

Здесь тоже было тесно; шумно и суетно, но несколько по-другому.

Искусно изображая досадливое, брезгливое раздражение или полнейшее безразличие к окружающим, публика в первую очередь интересовалась собой и только потом — экспонатами.

Игоря Всеволодовича заметили сразу.

— Игорек! — Невысокая полная дама, владелица известного частного ломбарда и небольшого антикварного магазина, перегнувшись через узкую витрину с драгоценностями, неестественным, театральным жестом протянула ему сразу обе руки. Игорь Всеволодович галантно поцеловал предложенное. — Ах, дорогой мой…

Я все знаю. Но не могу поверить. Какое варварство!

Ужас. Боже, бедный, бедный, как ты все это пережил?

И теперь? Что же теперь? И — кто? Ведь это что-то из ряда вон…

Не отнимая рук, она засыпала его вопросами, не дожидаясь ответов, но смотрела сочувственно.

Поймав паузу, Игорь отговорился невнятной, невразумительной скороговоркой, но дама, похоже, и не рассчитывала на иное. Разжав руки, она тут же трагически заломила их, прижав к пышной груди. Непомнящий взглянул проникновенно и поспешил ретироваться Потом та же сцена была сыграна множество раз — более или менее талантливо разными исполнителями, с разной степенью темперамента, вкуса, меры, искренности — et cetera-, .

Игорь Всеволодович пообвык, неожиданно вошел во вкус и даже выпил чуть больше, чем следовало, благо наливали все — и, похоже, от души.

К тому же были встречи…

— Георгий! — Хорошо поставленный, низкий с хрипотцой голос был скорее мужским, но принадлежал женщине.

И — какой!

Окруженная многочисленной свитой, она величественно шествовала меж рядами, неповторимая и обворожительная в свои девяносто с лишним.

Если не все сто.

Вера Дмитриевна Шелест — легендарная питерская коллекционерша, обладательница сокровищ, сопоставимых с теми, что хранят Эрмитаж и Гохран, вместе взятые.

Мать ее была фрейлиной императрицы, дружила с двумя самыми красивыми женщинами той эпохи — великой княгиней Елизаветой Федоровной и Зинаидой Юсуповой, по слухам — почти не уступала обеим красотой и роскошью туалетов.

Верочка каталась на коньках с наследником, пела шансонетки с Феликсом Юсуповым, тайком бегала на поэтические собрания символистов (или акмеистов?), зналась с Малей Кшесинской и однажды передала от нее записку цесаревичу, сама же, собравшись с духом, написала длинное письмо Зине Гиппиус, но не получила ответа.

Все это, однако, всего лишь забавная присказка, ничуть не оригинальная к тому же, ибо таких Верочек на заре двадцатого века в Петербурге было пруд пруди.

Сказка же — история воистину потрясающая — началась в октябре 1919 года, когда оголодавшая Верочка грохнулась в обморок. Но не куда-нибудь — под колеса авто, неспешно катившего по пустой улице.

Автомобиль — вот забавная ужимка истории — недавно принадлежал Мале Кшесинской, теперь на нем рассекал комиссар революционного правительства. По тогдашним грозовым временам — почти бог.

Революционный бог над Верочкой сжалился настолько, что, подлечив и подкормив немного, женился.

И сотворил второе чудо — обратив чуждый классовый элемент в боевую революционную подругу. С той поры ей везло постоянно.

Комиссара убили басмачи в тридцать четвертом. И вороново крыло тридцать седьмого вдовы героя не коснулось, повеяло только могильным холодом.

В тридцать девятом в нее влюбился героический летчик-ас — симпатяга, национальный герой. И конечно — женился, и конечно — героически погиб в сорок пятом, оставив НКВД с носом.

А она опять выступала в роли жены Цезаря.

Оставалось дотянуть совсем немного.

В пятьдесят шестом Вера Дмитриевна в третий раз вышла замуж.

Этот брак оказался долгим и, возможно, даже счастливым.

Муж был инженером-конструктором, сначала — молодым и малоизвестным, позже — известным узкому кругу лиц, и наконец, не известным никому. То есть засекреченным настолько, что знать о его существовании просто не полагалось.

Как жила все эти годы Вера Дмитриевна со своими мужьями — любила, была ли счастлива, ревновала, изменяла ли сама? — доподлинно не знал никто.

Сентиментальных воспоминаний она не терпела. О прошлом говорила скупо.

Зато — все знали — коллекции антиквариата, которую собрала Вера Дмитриевна, нет равных.

В России — точно.

В основе — Вера Дмитриевна и не скрывала — маменькины драгоценности и кое-что из домашнего собрания, укрытое некогда за широкой комиссарской спиной.

Потом — покупалось, благо деньги были всегда и понимание истинных ценностей — слава Богу — тоже.

Дарилось, менялось.

Так, собственно, и рождаются подлинные коллекции.

Годами.

По крупицам.

Однако ж фортуна — фортуной, а сама Вера Дмитриевна, хоть и обласкана была судьбой, в фарфоровую старушку превращаться не спешила, недюжинный ум и железный характер по-прежнему были при ней.

И — время пришло — пригодились.

В конце восьмидесятых засекреченный муж-конструктор благополучно почил в бозе.

Завеса тайны, долгие годы окружавшая Веру Дмитриевну, рассеялась, и почти одновременно рухнул железный занавес.

Выходила какая-то сумасшедшая, двойная свобода.