Античный чароплёт. Том 3

Для начала я постарался погрузиться в ощущения. Медитация такого рода сильно отличается от медитации для пополнения маны извне. Здесь не требуется сливаться со вселенной, чтобы взять у неё, устремить в себя часть содержащегося вокруг горячего эфира. Нет. Здесь нужно ощутить ману в собственных духовных линиях. Распределённую по ноусу. Ощутить, почувствовать, впитать исходящие от неё эманации, чувства, незримые и тонкие нюансы, нотки, отзвуки, которые в ней играют. Настроиться на неё. И, будучи в резонансе с Шак’чи, я мог это сделать куда легче, чем в любом другом случае.

Текущий по духовным линиям огонь начал раскрываться, словно бы я смотрел на расплывчатую картину, чёткость которой начала возрастать, раскрывая всё больше деталей, которые до этого и видны-то не были. Сухой, невесомый и жаркий огонь стал ощущаться тоньше, чётче, полнее. Он колебался и подрагивал. Почему-то стал вызывать ассоциации с цветами. Жёлтым, белым, красным, оранжевым. Почему-то сознание начало слегка меняться. Появились фантомные ощущения отсутствующего хвоста. Злоба, веселье, желание устроить пакость и одновременно кого-нибудь убить буквально просочились в голову, вплетаясь и растворяясь в моих мыслях и чувствах.

Судя по всему, то, что я сейчас делаю, должно было быть сделано ещё до первого слияния с Шак’чи. Обмен маной и долгие медитации на неё. Но Абтармахан решил пропустить этот «маловажный» момент. Из минусов – он усложнил мне в своё время жизнь. Из плюсов – я сейчас с лёгкостью делал то, на что уходят у нормального человека месяцы.

Мой разум сильно сблизился с разумом Шак’чи. Желания объединились. Он легко понимал, о чём я думаю. Я прекрасно чувствовал его мысли. Наконец появилось то, что я так долго искал. Это самое «эхо». О чём говорили в своих записях Абтармахан и Брафкасап мне стало предельно ясно, когда я понял, что мана Шак’чи странно вибрирует… Нет, не то слово. Скорее, имеет некое дополнительное качественное ощущение, которое ранее было абсолютно незаметно. Погрузившись в него глубже, я смог понять больше. Шак’чи, свёрнутый в облако безумного жара внутри моего тела, издавал словно бы четыре разных застывших тона. Один сложный звук, смешавший в себе раскалённое пение, деревянный скрип и мелодичную трель я быстро распознал: так ощущался посох Шак’чи. Не мой физический, и не аркан, а тот самый, который был первым. Вырезанный из белой яблони и истлевший от долгого пользования духом, но оставшийся с ним в виде уже отбросившего ненужную физическую форму артефакта. Но вот что означали остальные «мелодии»… Они давно уже стали играть в унисон, но я чувствовал, ощущал, что они разные. Я был похож на слепого, двигающегося на три близких, но всё же различающихся звука, постоянно от него убегающих. Я пытался вслушаться, определить, пока не ощутил рядом со своим разум Шак’чи. Обезьян будучи практически мной в тот момент, обладал в этом странном чувстве возможностью ощущать всё совсем иначе. Он словно бы тоже выявил в себе эту странность, отправившись вместе со мной в звучащее никуда, дабы разобраться, что именно мы чувствуем и ощущаем.

* * *

Шак’чи когда-то давно был обезьяной. Он уже и не помнил, когда и где жил, что делал и чем занимался. Просто однажды ему не повезло. Он попался людям, которые смогли оглушить его и связать. Шак’чи, который тогда и имени-то не имел, оказался в какой-то странной пещере. Сейчас он знает – это была людская хижина. Двуногие, так похожие на его сородичей, но также и столь отличающиеся, долго танцевали вокруг костра, а затем один из них, одетый в чужую шкуру, с привязанными перьями и рогами, в ожерелье из маленьких черепков, бросил его в огромный костёр. Живого. Туда же он плескал какие-то пахучие жидкости, бросал пучки трав и странные камни, но это всё Шак’чи уже не видел. Он сгорал заживо. Жадное пламя лизало его и пожирало. Он обезумел от боли и ужаса, страха перед смертью и перед огнём.