Ансаровы огни

Выйдя на дорогу, Бикбулат и Уреньга пошли в лес за клинком и тут увидали: на поляне стоял на своих тоненьких ножках маленький лосенок. Он молча, беспомощно посмотрел на Уреньгу и направился к ней.

— Бежим, Уреньга! Бежим скорее. Дженибек пошлет погоню. Клинок найдем потом. — Так говорил пастух.

Но Уреньга словно застыла на месте, поняв, в кого она попала: мать лосенка унесла ее клинок…

Не зря торопился Бикбулат. Ветром принеслась погоня. Ни Уреньга, ни Бикбулат не успели скрыться. Обоих тут же заковали в цепи…

— Шайтан сидит в этой девке! — грозно кричал старик. — Она посмела поднять руку на своего владыку, но слава аллаху, что он отвел ее клинок… — И, повернувшись к Уреньге, мурза спросил: — А теперь скажи, дочь шайтана, может, ты жалеешь, что подняла руку на своего владыку, на меня?

Не сразу ответила Уреньга. Она печально поглядела вокруг себя — на горы и леса. Чуяло ее сердце: не видать ей больше этого никогда. Жесток был мурза. Врагов не прощал. А просить пощады она не станет. И, гордо тряхнув головой, Уреньга ясно и твердо проговорила:

— Жалею об одном, что не промахнулась, что в живых оставила. — И, может, Уреньга сказала бы еще чего-нибудь, но в это время загремел цепями Бикбулат. Он был весь избит, в разорванной рубахе. Пять конников, верных псов Дженибека, тут же прикончили его.

Наутро Уреньга была ослеплена и слугами Дженибека отправлена далеко в хребты. И, видать, так далеко ее увели, что потом люди, хоть им за это грозила смерть, как ни искали, — не нашли. Только много-много лет спустя один охотник в горах наткнулся на обглоданный зверями скелет, возле которого лежала девичья коса.

Позднее Салават Юлаев в своих песнях славил и Уреньгу, и Бикбулата, и всех-всех, о ком люди предания и сказы сложили…

* * *

Немало студеных зим с буранами и непогодой отшумело над Уралом с той поры, как ордынцы в последний раз в эти места Косотур-горы приходили. Земли мурзы Дженибека были разорены. Самого его взяли в плен и увели тургайцы. Обезлюдели хребты; только Громотуха — буйная по веснам речушка — шумела, как всегда, да пенился Ай, играя с камнями.

И снова зазвенели топоры, завизжали пилы, застонал в горах вековой бор. В лесах насторожились звери. Не стало покоя возле Косотур-горы. На месте древнего кочевья вырастал завод.

Нелегко было новоселам обживать горный край. И, глядя на вечные дожди, народ говорил: «Само небушко жалеет нас. Плачет с нами каждый день».

Говорили, а сами трудились. Засыпали плотину. Задымили домны.

Улочки домов нитками протянулись по сопкам и горам… И тогда всем казалось, что помолодели горы, повеселел бор. В один из таких дней, светлых и ясных, работные люди увидали на Косотур-горе красавца-сохатого. Он стоял на высоком шихане, будто высеченный из камня, и глядел вниз, где бегали полуголые ребятишки да, надрываясь, ругался надзиратель.

Говорят, время лечит раны. И не только раны, но и все живое на земле. На месте кочевья выросла деревня, а потом завод. Где были старинные копи, появились рудники. Вырос и лосенок-сирота. В великана-сохатого превратился. А сколько-то времени спустя пришел для него день, когда он стал вожаком всего стада лосей на перевале…

Так вот. Часто стал появляться сохатый на шихане Косотур-горы, а работные любовались им. Даже в непогоду — когда хлестал дождь или снег шел — сохатый стоял на шихане и гордо глядел на землю и леса. Тут когда-то лежала его мертвая мать, да на свету луны поблескивало то, что сделало его сиротой, — клинок Уреньги.

Не сговариваясь, каждому чужому охотнику, заблудившемуся да еще охочему до шкур сохатых, заводские говорили: «Этого сохатого, что стоит на Косотур-горе, не трожь! Это наша радость. За смерть его можешь поплатиться головой».

«А пойди разберись, который сохатый их радость? Лучше не связываться», — решали охотники между собой, зная силу кулаков и слов работных из Златоуста, а потому обходили Косотур стороной.

Не знал красавец-сохатый, что им любовался сын кузнеца Кириллы Уткина — Петьша. Тихо слезал маленький парнишка с печки и, прильнув к оконцу, смотрел на гору и ждал, когда опять придет сохатый. Было парнишке в ту пору десять годов — не больше.

«Вот вырасту большой, буду робить с тятей в кузне к откую клинок, а на нем вытравлю гору, как Косотур, и пруд кругом, а на горе сохатого, как есть такого же живого, с рогами, и чтобы каждая шерстинка на нем была видна», — думал Петьша про себя.

И ведь отковал! Лет двенадцать Петьше было, когда его отец в кузницу привел и начал приучать к ремеслу. А года через два сын подал отцу клинок, на котором целая картина красовалась. Все было на ней: и горы, и леса, и сохатый на шихане… А некоторое время спустя Петр Уткин стал отменным мастером на Урале.

Большой был в те годы спрос на клинки. Шла Отечественная война 1812 года. Уткинские же клинки только генералам шли в награды.