Аниматор

“Камю”… “Кизлярский” есть… еще этот вот, как его… “R amp;R”. У меня от него изжога, – пожаловался он и достал два стакана. – Ну?

– “Кизлярский”, – выбрал я и спросил затем, принимая в ладони чашу ароматного огня: – Итак, каким человеком был усопший, полковник?

– Помянем, – предложил Добрынин и поднял свой стакан. – Мало таких людей, мало… Верным сыном отечества был усопший, вот что я вам скажу, Сергей Александрович…

Я насторожился. Это, впрочем, не помешало мне отхлебнуть. Коньячок был что надо.

– Итак? – продолжил я.

– Верный сын, настоящий россиянин, – горестно сказал полковник

Добрынин. – Поискать таких. Органы могли на него положиться…

Товарищ был верный – вот что я хочу сказать. Вот что важно. Верный был товарищ. У нас ведь как?.. у нас без этого никак. Свои же в случае чего и заложат. Верный был товарищ, да… Ни прибавить, как говорится, ни убавить.

Полковник издал звук, похожий на хрюканье, и утер слезу.

– Давай, – сказал он затем. – Помянем. Верный он был товарищ – вот что.

Я поперхнулся – кажется, это сегодня уже где-то звучало… Коньяк попусту обжег горло. Утирая слезы, я окончательно понял, что дело швах. Ничего хоть сколько-нибудь существенного он мне не скажет – ничего такого, что сможет пролить хотя бы каплю света на то, каким был человек, тело которого лежит сейчас под простыней.

– И семьянин был добрый, – с трудом выговорил полковник. Он уже не стеснялся слез – они струились по его утром тщательно выбритым, а сейчас покрытым бурой пылью щекам. – Отец был какой! Какой отец!..

Сын был хороший. Я, бывало, смотрю: блин, ну какой сын! Мне бы таким сыном быть… эх! Если б все мы такими сыновьями были!.. Да что говорить!.. – Утер нос и сказал: – Помянем.

– Детство? – из чувства долга поинтересовался я. – Юность?

– Детство трудным было, – взрыднул полковник. – Но товарищ он был верный в детстве – вот что я скажу. Верный был товарищ. Бывало, что ни как, а не подведет. А в юности… что ж? Юность есть юность.

Честный парень он был, вот какой. Товарищ верный. И не позволял.

Наше же мущинское-то дело какое? – спросил вдруг он. – А?

Я замялся.

– То-то! – отрезал полковник. – А этот – ни-ни. Семьянин был – поискать таких. Какой семьянин, елки-палки!

Он помотал головой и потянулся за бутылкой.

– Ты что не пьешь? – пьяно удивился Добрынин, обнаружив мой стакан почти полным. – Ты что? Помянем! За такого человека да не выпить!

Дав-в-вай!

– Да, да… хорошо… Давайте, конечно… Но вы же понимаете… я аниматор, а не волшебник. Да? Мне же нужно хоть что-нибудь знать.

Хоть что-нибудь живое. Мелочи какие-нибудь… житейский мусор. Не скажете?

Полковник Добрынин бросил на меня быстрый взгляд, и это был взгляд абсолютно трезвого человека.

– Ну, как хотите, – вздохнул я. – Мое дело спросить, а уж вы как знаете… Как давно это случилось?

– Если вы насчет эффекта Винке, то можете не волноваться. Меньше двух часов прошло.

Он был сведущ кое в каких тонкостях нашего дела, этот полковник.

Эффект Винке проявляется в нарушении монотонности цвета свечения

Крупицына-Крафта. В теле, подвергаемом анимации, как правило, есть атомы и молекулы, которые прежде участвовали в строении другого человеческого тела. Пройдя некоторый путь после его распада – допустим, оказавшись захваченными растением, которое затем пошло в пищу и было усвоено новым организмом, – они, несущие слабый отпечаток прошлой жизни, оказались в новом теле. Благодаря им и возникает специфическое мерцание, похожее на рябь – рябь Винке. И чем больше времени проходит с момента смерти до начала анимации, тем большую долю спектра (пусть все-таки очень небольшую) занимает свечение старых атомов.

– Эти камни в пыли под ногами у нас, – неожиданно продекламировал полковник, – были прежде зрачками блистательных глаз…

– Вот именно, – кивнул я. – Только “пленительных”. Пленительных глаз. Ну да неважно. Оперативно работаете, полковник. Эффект Винке будет почти незаметен.

– Тогда допивайте, если угодно, – холодно сказал он (похоже, ему не понравилась моя поправка). – Да и начнем. Долгие проводы – лишние слезы.

Я отставил стакан.

Невольно нахмурившись, полковник ловко снял простыню.

На прямоугольном стальном столе ровно гудящей фриквенс-установки лежал Михаил Михайлович, эксперт по безопасности, роскошная визитка которого с самого утра болталась во внутреннем кармане моего пиджака.

– Ё-моё! – вырвалось у меня.

– Что? – недослышал полковник.

– Да ничего, – ответил я. – Все в порядке.

Если не считать отсутствующей фуражки, эксперт по безопасности был в полном генеральском облачении. На груди у него лежала мечта фалериста – малиновая подушечка, сплошь усаженная какими-то орденами и медалями.

Ничего не скажешь, макияж был хорош.

Но все же мертвое лицо выглядело несколько усталым.

– Вы знали этого человека? – спросил полковник.

– Мы виделись сегодня утром. Михаил Михайлович заглядывал в

Анимацентр…

– Это не Михаил Михайлович, – поправил меня полковник. – То есть, может быть, он так назвался… На самом деле это Валентин Сергеевич

Белозеров, царство ему небесное.

Анамнез 7. Валентин Белозеров, 59 лет (окончание)