Аниматор

маму отпустить на три ночи. Однако случилось непредвиденное: в среду утром умер дядя Гоша. Великан дядя Гоша умер. Мне трудно было в это поверить — как же так, кто теперь будет громыхать и командовать?.. Я позвонил маме и сообщил о случившемся. Дядю Гошу она когда-то знала, однако относилась к нему, как почти ко всем людям с нашей стороны с плохо скрытым презрением, поэтому у меня не было надежды, что этим известием я смогу ее хоть сколько-нибудь расстроить. Так оно и вышло — она ничуть не расстроилась.

— Погоди. Ничего не понимаю. Ведь ты обещал в четверг — и до воскресенья!

— Я же говорю, — повторил я, решив, что она просто не расслышала. — Дядя Гоша утром умер. В пятницу похороны. Я должен быть на похоронах, понимаешь? Я приеду в пятницу вечером, с поминок.

— С каких поминок?! — холодно изумилась она в тот момент, а я и сейчас, десять лет спустя, отлично мог вообразить ее: глаза сощурены, губы поджимаются в паузах между фразами. — Ты же обещал в среду вечером! О-бе-щал! Ты обещал! Ты мне обещал! Ты Даше обещал!

Ты что, не помнишь, что ты обещал? Ведь ты обещал, понимаешь?!

Обещал, обещал! Я на тебя рассчитывала! Как можно — обещать и не делать?!

Вот так мама ставила вопрос — а теперь его так же ставит Даша. Я ее в детстве обманывал: обещал — и не делал. Обманывал, когда она была маленькой и не могла за себя постоять…

Вот так.

Ну и ладно. Все равно мне горько. Потому что Даше хуже, чем мне.

У меня нет дочери. Ну и что? Если захочется, я могу завести другую.

Хоть никогда этого не сделаю. Но чисто теоретически — могу. А у Дашульки нет отца. И уже не будет, потому что другого отца не бывает — не бывает, хоть расшибись… И если не можешь любить того, что есть, — приходится признать себя безотцовщиной.

Беда, как всерьез об этом подумаешь.

Глава 1

Остановившись у двери бокса, я натыкал пальцем код — «klr-23-25».

Щелкнул замок, дверь открылась.

Над пятью соседними боксами уже горят тревожные синие лампы.

Выходит, ты, дорогой Бармин, как всегда, заявился последним. Бог ты мой, ну почему же я всегда опаздываю?.. Ладно, сейчас захлопну дверь, и над ней тоже вспыхнет синяя лампа, показывая всем, что аниматор уже на посту, аниматор занят, аниматор делает свое дело, и ему ни в коем случае нельзя мешать, потому что исход волшебства целиком зависит от его сосредоточенности.

Белые стены и блестящий черный пол бокса залиты светом люминесцентных ламп. Но гудят не они, а установка фриквенс-излучения — это ее едва слышный мягкий гул обволакивает все, что есть в боксе.

Меблировка небогатая — крохотный столик (на нем лежит стопка регистрационных карточек — сколько там?.. штук десять-двенадцать… совсем сдурели, скоро сотнями будем анимировать!), два кресла и… И больше, собственно говоря, ничего, кроме самой установки. Длинный стальной параллелепипед подъемника, дуги фриквенс-излучателей над ним. В фокусе центрального излучателя расположена колба Крафта — сердце (а китаец бы сказал — печень) всей затеи, главное, ради чего мы здесь напрягаемся, пробирный камень, по которому даже дилетант может оценить, чего стоят усилия аниматора… Впрочем, на колбу в привычном понимании этого слова колба Крафта совершенно не похожа: что-то вроде семигранного карандаша сантиметров сорока длиной из сиреневого титанового стекла, зажатого торцами в позолоченные пластины токоприемников.

Сев за стол, я беру первую карточку и одновременно нажимаю тангету.

— Диспетчерская, — отзывается селектор.

— Слава? Привет, Бармин. Василий Никифоров, сорок девять лет, — читаю я заголовок карты. — Кто информатор?

— Есть Василий Никифоров, сорок девять лет, — послушно репетует Слава. — Вдова — информатор… Подавать?

— Опять вдова, — вздыхаю я. — Опять из пустого в порожнее. Надо вообще вдовам запретить…

— Ну пока-то не запретили, — резонно замечает Слава.

— Да уж, ничего не попишешь. Подавай.

Подъемник плавно уезжает в пол, оставляя черное зияние прямоугольной дыры. Почему-то именно эта дыра — самое тревожное, что нахожу я в своей работе. В ней какое-то неприятное обещание, в этой дыре. И хоть я досконально знаю все, что она может обещать и никаких неожиданностей для меня быть не может, а все-таки каждый раз, как подъемник оставляет мне черную пустоту, уползая в пол, чтобы вернуться с грузом, становится не по себе.

Проходит не больше минуты, и подъемник возвращается.

Теперь на его плоской платформе лежит Василий Никифоров, сорока девяти лет. Василий Никифоров накрыт фирменной простыней грязно-розового цвета, украшенной зеленой флюоресцирующей диагональю. Она равнодушно облекает бренный прах, позволяя угадать очертания тела. Нос является его высшей точкой. Второй, чуть менее значительный выступ — внизу живота.

Я приподнимаю простыню и несколько секунд смотрю в мертвое лицо. Мне важно увидеть его до самых первых слов информатора. Слова информатора должны ложиться на зримый образ.

Вернувшись к столу, нажимаю клавишу.

Щелкает замок, и дверь напротив медленно отворяется.

— Можно? — звучит дрожащий голос.